Палисадник! Слово-то какое мерзкое… Помесь полиции с задницей, если я ничего не путаю. Хотя вряд ли: если уж лежишь небритым лицом в землю, нюхаешь ее, а робкая летняя травка щекочет ноздри – не ошибешься. Он, родимый, пали-в-задник. Не в лес же меня с пьяных глаз унесло. Не доехал бы, силы сейчас не те.
Но в заднице я, это уж точно. Еще и голову ломит, словно там черти поют. Им бы слух с голосом, цены бы не было. И громкость убавить до нуля. Была бы на голове такая ручка – покрутил и все.
Красота же, жаль не приделали при рождении.
Приоткрыл глаз. Не на всю, но так, чтобы убедиться в месте пребывания. Повращал белком, споря с чертями: трава, а рядом вот желтое что–то. Если это не мозги из меня от натуги вылезли – одуванчик. Нежный такой, зараза, на тонкой ножке.
Колышется, сука. Вот зачем он мне? Да и не мне – ни к чему. Бесполезная фигня, хоть и симпатичная. Творение Божье.
Приоткрыл еще глаз – у меня их два, все как положено. Потом и голову от земли сырой оторвал, не без усилий, но справился. Жираф в приступе эпилепсии. Палисадник это, бля, без вариантов. Я даже знаю, у какого дома – вон дверь подъезда знакомая. Замок цифровой вырван с мясом, дыра как амбразура. Того и гляди, выстрелит кто оттуда.
– Помочь, братишка?
Хриплый кто-то. Одышливый. Но с пониманием подошел, с верным вопросом о сути бытия. На таких вот хриплых вся жизнь наша держится. Если ему налить в ответ, так и вовсе мир во всем мире наступит. Поражение сил зла огненными ангелами.
– Руку дай, – прошептал я. Сам себя не узнал – если этот хриплый, то я и вовсе безголосый. Так, губами шевельнул.
Черти запели громче. Стаккато, я бы так сказал по своей тугоухости. Хер знает, что означает, но тоже слово мощное, со стаканом в родстве. Мне бы его сейчас, граненый. Два. И встать так, чтобы сесть.
Дернул меня хриплый за руку, коротко, но вдумчиво, я и поднялся. Черти взвыли напоследок, а дальше молотками, молотками… И ритм такой, то ли Вагнер это, то ли Prodigy. Сложно застучали, аж в глазах побелело все, поплыло. Но сел кое-как и посмотрел на спасителя.
Рожа мятая, бородка, очки. Возрастом от тридцати до бесконечности. По нам, употребляющим, ничего точно не скажешь. А вот глазами на пьющего не похож – бешеные какие-то зенки, так ровно бухающие не смотрят. Наверное, недавно начал. Пиджак тоже мятый, гармония налицо. Повелитель наш Будда, на хера же ему пиджак?! Но есть, не пропит пока. Да и кто я такой, чтобы спорить с его манерой одеваться. Модно приговаривать.
– Эммануил, – неожиданно прохрипел пиджачный и сплюнул, густо рокотнув горлом. Опухоль у него там, что ли? Ну да, точно опухоль – вон на шее как яйцо под кожу засунули.
– Чего?!
– Зовут меня так. Батя Ерофеем хотел назвать, но бабка помешала. Дура была.
Вагнер ускорился. Меня заметно мутило, но даже вырвать нечем. Только кислое что-то к горлу подскочило, зависло и упало внутрь, оставив привкус несвежей капусты.
– Юрец. Юрок. Ну, короче, Юра я. Любые варианты, кроме Юрика – вот это не люблю. Так только собак звать.
Длинная речь утомила, да и капуста рвалась наружу, поэтому я тоже сплюнул. Метко, но недалеко, пришлось вытирать подбородок. Щетина даже не кололась, стала мягкой как стриженая шапка – у соседа моего есть такая. Искусственная чебурашка имени советской армии.
– Может, это… За знакомство? – спросил Эммануил. Пиджак оправдывался карманами – вон из правого горлышко торчит. Благодетель и просветленный меня посетил, не иначе. Гаутама жив.
