Пустяки и последствия - страница 20

И тогда женщины начинают спасение своего рассудка, чтобы не тронуться умом от безысходности и ничтожности наполовину прожитой жизни, когда невозможно уже ничего изменить. Их разум, во спасение душевного здоровья, не хочет понять, их рассудок, из чувства самосохранения, отказывается осознать, что в них не так. Если всё же догадки озаряют, они научаются успешно гнать их от себя, не допуская, чтобы те пустили корни в сознании и навеки отравили дальнейшее существование. Женщины начинают бороться с неким внешним врагом, а не копаться в себе. И это их выручает, не давая упасть в ту бездну, в которой ты видишь, что на самом деле не стоишь ничего, что ужасные слова о тебе – правда, что ты ничем не отличаешься от миллионов таких же бездарно живущих на этой земле самок, о которых даже памяти не останется через пару дней после смерти. Мало кому под силу бремя подобного понимания и осознания, мало кто может броситься на борьбу с собой и своим положением в этом мире, чтобы изменить чудовищную истину. Проще начать войну хоть с кем-нибудь, но с другим. Найти виноватого и затеять против него агрессию. Война спишет, оправдает, а самое главное – отвлечёт, не даст завязнуть и сгнить в ужасающем прозрении.

Если бы женщины понимали, в чём секрет, в чём печальная истина, то бабушка рассказала бы матери, а мать – Лене. И всё сложилось бы иначе. Но рассказывать было некому, потому что не было прозревших, не было мудрых. И круг каждый раз замыкался и начинался снова. И снова. С каждой вновь родившейся женщиной.

Такое есть на Земле Грустное место. «Это место – очень грустное место!» – как сказала бы Алиса из сказки Льюиса Кэрролла.

Пожалуй, это было жестокое и обидное обобщение. Но оно более-менее точно раскрывает суть типажа женщин, работающих в Ленином колл-центре… в бесконечных российских офисах колл-центров и им подобных контор, где приходится трудиться годами, не рыпаясь, потому что другой работы может и не быть, а жить как-то надо. Жить, растить детей и тянуть эту лямку, чтобы быть «не хуже других» – это, кстати, ещё один божок Грустного места. Как изменить традиционную ситуацию, можно ли её изменить, а, главное, хочет ли её кто-то менять – вопрос то ли философский, то ли политический, то ли бессмысленный.

…Лена не сводила глаз с часов, висевших напротив её рабочего места. Стрелка преступно медленно, но всё же приближалась к шести. Лена ширкнула молнией джинсов: во время многочасового сидения она расстёгивала штаны, которые давили на живот и с каждым месяцем всё сильнее. Странное дело! Джинсы куплены, конечно, давно, но они же стрейч. «Всё-таки толстею!» – печальным приговором мелькнула мысль, но тут же упорхнула, потому что до вожделенных шести вечера оставалось всего две минуты. Лена чувствовала, как в ней растёт возбуждение от приближения минут, часов счастья – её тайны, её праздника жизни… да чего там! С некоторых пор самого смысла жизни.

Ну всё! 18.00 – ровно. Птичкина вскочила, как солдат по тревоге, молния на джинсах в порядке, сумочка собрана, компьютер выключен, сердце выпрыгивает из груди. Домой!

Перед уходом лишь заглянула на мгновение в отсек Тамары Васильевны и заговорщицки ей улыбнулась. Та едва заметно кивнула и ещё менее заметно улыбнулась: правая сторона её рта на секунду дёрнулась вверх, что означало тайную улыбку. Любой посторонний мог расценить такое движение губ как нервный тик неулыбчивой немолодой женщины потрёпанного вида. Но Лена-то знала, что Тома подобным образом выражает приязнь и приветствие. Другими способами она не умела показывать положительные эмоции. Что делать? Такая жизнь. Это колл-центр. Пристанище таких женщин, столица Грустного места.