Путь домой идет через болото. Часть 3 - страница 25



. Но не каждого пенька, а того только, что остался от срубленного топором дерева. Он затаил обиду на человека за отнятый у него дом и пониженный потому статус и при каждом удобном случае старался нагадить позлее. Всё злое и необъяснимое, что случалось с человеком в тайге, приписывалось большей частью Подпенёчнику. Если неприятности в этом месте повторялись, стоило найти пень и задобрить его, посадив рядом росточек такого же дерева. Дух переселится в него и, обретя утраченный дом, успокоится.

Старец же делал вид, что всего этого не замечает. Как я понял, этот своеобразный консенсус устраивал всех. Одна из старух, наиболее авторитетная в своем искусстве, занималась лечением травами и заговорами от болезней, что этих набожных людей ни капли не смущало. Особенно все боялись сглаза и тайных проклятий. Благодаря этому старуху-ведунью, «старицу» бабу Маню, побаивались и ни в коем случае не перечили, соглашаясь с любыми методами предписанного ею лечения и всякому, поставленному ей, пусть самому дикому диагнозу. Даже, говаривал Матвей, Старец и Наставница не рисковали вступать с ней в пререканья, несмотря на то, что она, по сути, была их идейным антиподом и легитимной властью никакой не обладала. Впрочем баба Маня в политику не совалась и чьих либо прав на власть не оспаривала. Ей доставало того, что имела. Припрёт нужда, шли не к Старцу. Шли к ней. Даже, судачили бабы, сам Старец пользовался её зельями, так как страдал зубами. Однако ни сам патриарх, ни старица-ведунья никогда этого вслух не признавали.

Глава 7

158

Исконным занятием любого таежного жителя является охота. И, несмотря на то, что для обитателей скита охота никогда не была основным поставщиком продуктов, все же именно она давала львиную часть потребляемого ими мяса и шкур, тогда как домашний скот держался скорее ради молока, а куры ради яиц. Птицу забивали изредка, по семейным торжествам либо религиозным праздникам. Корову или козу дозволялось колоть только поздно осенью, ближе к Рождеству, да, пожалуй, на свадьбу, что случались далеко не каждый год. Козы особо ценились за вычесываемый из их шерсти пух. Падшую от болезни скотину в пищу не употребляли в любом случае. Охота же велась в редкие дни, свободные от насущных в поле или огороде дел. Ради шкур промышляли исключительно зимой, так как летние, редкие, да к тому изъеденные личинками слепней, никуда не годились. Добытые шкуры обрабатывались и раз – два в год выменивались в поселке (о месте нахождения которого, со слов Митяя, мне категорически не велено сообщать) на товар, нужду в котором на тот момент испытывали. Именно встреча с подобной группой, возвращавшейся с очередных торгов, и стала причиной моего невольного появления здесь. Летняя охота рассматривалась скорее как развлечение, отдых. Нечто вроде спортивной забавы. Если зимой две – три промысловые бригады, по три – четыре человека, уходили в тайгу на несколько месяцев, то летом желающие «поскрадывать зверя» шли в тайгу на считанные дни. Обычно охотники не отходили далеко от скита. Промысел велся большей частью на зайцев, оленей, косуль, кабанов, край на лося. Его летнее мясо не особенно вкусно. Причем ни в коем случае не трогали самок с малыми детьми и били за раз не более одного, лишь в азарте другого, крупного зверя. Только что б порадовать сородичей свежим мясом. Лишь в охоте на зайцев меры не знали, оправдываясь их плодовитостью. Староверы относились к тайге, как к своему подсобному хозяйству, рачительно и с большим уважением.