– Она умерла? – спросил Джулиус.
– Да, – ответил отец.
Джулиус не знал, что сказать. Так матери и надо. Она заслужила смерть за то, что была с Жаком Трипе. Он понимал, почему отец ее убил, – не хотел, чтобы портили то, что принадлежит ему, свое он бы никому не отдал. Конечно, отцу было очень жаль убивать ее, но ничего другого не оставалось. Он будет очень сильно страдать, но это был единственный выход. Джулиус знал, Джулиус понимал. Он же утопил свою кошку, чтобы больше никто не кормил ее и не гладил. Отец убил мать по той же причине.
– Это хорошо, что она умерла, да? – спросил Джулиус.
– Да, – сказал отец.
– Ты ведь не смог бы дальше с ней жить?
– Нет.
– Лицо у нее такое страшное, прикрыть?
– Да, одеялом.
Джулиус взял одеяло с матраса и аккуратно накрыл им тело матери.
«Мне еще немножко рано горевать о ней, – думал он. – Я еще не пересердился».
Вид у отца был совершенно изможденный и странный, и лицо по-прежнему белое как простыня. Джулиус чувствовал себя взрослым, ему хотелось позаботиться об отце.
– Ты, наверное, устал, – сказал он. – Приляг, поспи. Сон поможет. Когда я бросил Мимитту в Сену, мне хотелось лечь и уснуть.
– Не хочу, – ответил отец.
Он снова сел на стул, вел он себя как-то не так. Джулиус подошел и обнял его за ногу.
– Сперва бывает грустно, – сказал он. – Я так страдал, когда убил Мимитту. Даже говорить ни с кем не хотелось. Я и сейчас иногда по ночам пла́чу. Ты, наверное, тоже будешь скучать по маме. Но с этим уж ничего не поделать. Ей лучше быть мертвой, чем с другими. – Он прижался щекой к щеке отца. – Я тоже буду по ней очень скучать. Злость пройдет, и тогда я запла́чу.
Отец его обнял, так крепко, что Джулиус едва мог дышать. Потом поцеловал в глаза и в губы.
– Ты только мой малыш, да? – сказал он.
– Да, – ответил Джулиус.
Ему так хотелось рассказать отцу про храм и про молодого раввина, но, наверное, время неподходящее. Ладно, расскажет позже.
– Не очень-то здорово, что мама лежит тут посреди комнаты, да? – спросил он. – И без одеяла мы ночью замерзнем.
Отец встал со стула и принялся застегивать рубаху.
– Мы не будем тут спать, – ответил он. – Сейчас же уедем. Укутайся в шарф и надень пальто, а остальную свою одежду свяжи в узел.
– Куда мы поедем?
– Не знаю, куда-нибудь. Здесь нельзя оставаться.
– Домой в Пюто?
– Нет.
– Почему, папа? Я не трус. Я не испугаюсь пруссаков. Они вон сегодня не стреляют.
– Это потому, что перемирие будет.
– Откуда ты знаешь?
– На стенах листовки расклеили. Завтра объявят. Париж капитулирует.
– Значит, осаде конец и пруссаки победили?
– Да, малыш.
– Почему же тогда нельзя ехать домой?
– Потому что Пюто не наш дом, а твоих деда и матери. У нас с тобой нет дома. Париж не наш город, а Франция нам не родина. Мы – Леви, мы евреи.
Джулиус не нашелся что ответить. С этим не поспоришь. Он принялся собирать одежду, как велел отец. Хорошо, что они больше не будут жить на рю де Пти-Шанс.
– Надеюсь, кто-нибудь похоронит мать, – сказал он. – Жак Трипе до смерти перепугается, когда увидит. Не хотел бы я быть на его месте, а ты?
Отец не ответил. Он снял форму гвардейца и переоделся в старую одежду. Странно было видеть его в ней.
– Тебя никто не узнает, – рассмеялся Джулиус. – Вон как похудел с тех пор, как началась осада. Одежда висит на тебе.
Отец открыл окно и выглянул на улицу. Потом задул свечу.
– Все тихо, – сказал он. – Никого.
Он отпер дверь и прислушался. Из коридора тоже не доносилось ни звука.
