Так вот Григорий не отпустил её бродить по ночной деревне, оставил ночевать в своём доме, напоил горячим молоком. Молоко Даша не любила, тем более с мёдом, но привередничать не стала. В чужом доме – чужие правила. Раз поят молоком, значит так тому и быть, она выпьет, даже с мёдом, и ночевать останется, потому что голова кружится и перед глазами всё плывёт. Хочется одного – принять горизонтальное положение, укрыться одеялом так, чтобы один нос наружу торчал, закрыть глаза и спать. Спать… Гриша что-то говорил ей. Что-то успокаивающее и доброе, и она, словно на волнах качалась, слушая его. Ни слова не понимала, но ей впервые за долгое время было спокойно.
Утром, поблагодарив гостеприимных хозяев, Даша пошла к себе. Дошла, упала на диван, укуталась в тёплый плед. Но этого показалось недостаточно, кряхтя и ворча что-то, встала, развела огонь в камине. Снова закуталась в плед, но всё продолжала мёрзнуть. Понимала, что это озноб, знала, что необходимо сейчас развести в кружке порошок жаропонижающий, да таблеток каких поискать, но двигаться не хотелось. Ни рукой пошевелить, ни ногой – труд тяжкий, на любое движение, дающееся обычно легко, сил требовалось столько, что найти в себе подобный ресурс Даша никак не могла. Хотелось спать. Но и заснуть не получалось из-за противной навязчивой, как жужжание мухи, головной боли.
А затем в сознание вторгся непрошенным ещё один звук. Создавалось впечатление, что кто-то на кухне шинкует капусту. Будто нож мерно стучит по разделочной доске, и ещё хруст, характерный для капусты, слышится как будто…
Девушка даже не испугалась. Понимала, что звук для её дома чужеродный, кроме неё шинковать капусту здесь больше некому, да и дверь закрыта, а ключи, опять же, только у неё есть. Понимала, что больше в доме находиться никто не может, но не испугалась, а вот любопытство не позволило остаться безучастной к происходящему, Даша заставила себя выбраться из-под пледа, подняться с дивана и, забыв о тапочках, побрести в сторону кухни.
Звук становился громче. Помимо стука ножа по разделочной доске стал различим ворчливый, недовольный голос. Кто-то что-то невнятно бормотал себе под нос то громче, то тише, но разобрать слова не представлялось возможным. Взявшись за ручку двери, Даша замерла, помедлила, прислушиваясь. Она пыталась по голосу понять, кого же к ней на кухню занесло? Но голос казался незнакомым, не различить даже мужской или женский. Даша прижалась ухом к двери и услышала отчётливое:
– Заходи!
Пожала плечами, распахнула дверь, и вот тут её догнал страх. На кухне никого не было. Никто не готовил пищу и не стучал ножом по разделочной доске, а идеальная чистота говорила о том, что на этой кухне уже очень давно никто не хозяйничал.
Побоявшись упасть, Даша схватилась за косяк, задышала тяжело, будто воздуха вдруг перестало хватать, наклонилась, заглядывая под стол. Ну и что, пусть пространство под ним и так просматривается, а вдруг?! Ага! Грабитель залез в дом, нашинковал капусту, убрал всё за собой и спрятался… за ножку стола! Конечно, всё так и было!
Интересоваться, кто здесь, Даша не стала. Эта фраза, так любимая американскими кинематографистами, раздражала, пожалуй, даже больше, чем разделение героев, когда начинается самое страшное, типа, вы проверяете левое крыло особняка, мы правое. Ну идиотами же надо быть, чтобы разделиться в подобной ситуации! Ясно же, сейчас придёт какой-нибудь монстрик и схомячит всех. Ну а на «первое» и «второе» блюдо они уже сами разделились.
