Во-вторых, за городом я (да и не один я) был последний раз три года назад.
В-третьих, нас поселили в помещении школы – да, одноэтажной, но классы которой были просторные, с высоченными потолками и огромными сияющими окнами, выходящими в большой сад (по военному времени заполненный в междурядьях огородами).
В-четвёртых, от местной подстанции сюда было проведено электричество.
Обе старшие группы – и мальчики, и девочки – во главе с вожатыми принялись за благоустройство школьного двора. Разметили линейку, в центре установили, прочно вкопав в землю, металлическую мачту с тросиком для подъёма флага…
Мы скоро привыкли к нашей погружающейся после отбоя в летний полумрак палате, к безуспешным попыткам вечно голодного подростка Артура выбраться через окно в сад и найти на грядках что-нибудь съедобное и (что греха таить!) к дворовым легендам о лихости и ловкости преступников, когда подмосковная милиция уходила воевать.
Минут через пятнадцать – двадцать после отбоя пионервожатая проходила по коридору вдоль всех четырёх палат: все ли готовы ко сну, аккуратно ли висит верхняя одежда? Затихали разговоры и возня. Впрочем, если день выдавался беспокойный, приходилось пройти ещё и ещё раз.
И однажды, когда ребята особенно расшумелись, Геша Грибов вдруг вспомнил:
– А дядя Коля приехал?
– Только что, – улыбнулась вожатая.
– Ой! – привстал Юра Уклюев. – А он придёт?
Дядя Коля был разнорабочим – человеком, который умел всё. Ранение не позволяло ему вернуться на передовую, но руки у него были золотые, а нрав мечтательный и жадный до всякого нового знания. И ещё он умел, смешивая приключения, классику и рассказы о чудесах, всему придавать практическую реальность. Если речь шла о деревенском быте, он удивлял рассказами о редкостных породах скота, о необыкновенных растениях и тут же об опытах Мичурина и Лысенко. Если говорили о дальних лесных переходах, рассказывал, как надо готовить почву под костёр, как снимать дёрн, чтобы потом, тщательно пролив водой обнажённую землю, класть его на прежнее место и проверять, не раскалена ли почва и не видно ли краёв дерновин, плотно подогнанных друг к другу.
И вот, когда невысокий худой человек средних лет в рабочем комбинезоне, держась за спиной вожатой, сел на стул посередине класса, спокойно огляделся, а вожатая, оставив только одну лампочку у выхода, улыбнулась и вышла, дядя Коля (это он и был), обращаясь к Геше, спросил:
– Они последний раз его у обрыва упустили?..
Дальше была смесь боевика и странствий, рёва мотоциклетных моторов – и шёпота таинственных голосов, нежных встреч и суровых расставаний…
Казалось, первая палата эти сорок минут дышит одним дыханием!
– Смотрите, дядя Коля, Максим уже спит… – громким шёпотом сказала вошедшая вожатая.
– И Витька Маленький тоже! – подхватил Дроздов.
– Всё. Я свет гашу.
– Ну полчасика ещё! – попросил кто-то.
– Ша! – сказал Артур, а в полураскрытое окно донёсся приглушённый собачий лай. – Ну вот! Придётся спать на голодный… Ладно, до завтра.
– Придёте завтра, дядь Коль? – спросил Дроздов.
Вот в эту минуту случилось то, что я (ещё не осознавая этого) стал делать частью своей жизни. Мне захотелось научиться вот так рассказывать, чтобы кому-нибудь стало интересно.
Но для первого СТИХОТВОРЕНИЯ надо было, чтобы ещё через два года великий Пушкин заворожил меня онегинской строфой – с читанных уже не раз, но услышанных только тогда строк! Я помню до сих пор этот день.
