Женщины заваривали чай, подносили на стол ячменные лепешки, крупные пельмени-момо, приготовленные на пару, горные бобы и овощи, а оставшиеся не у дел соседи топтались вдоль стен, с нескрываемым любопытством прислушиваясь к каждому слову, переглядываясь и перешептываясь. Да, гостеприимство обязывало с почтением отнестись к скитальцу, однако доверия к нему не было. Чунта, щуплый угловатый мужчина без двух передних зубов, шепелявя и брызжа слюной, принялся рассказывать о том, куда ведут дороги из их деревни. И за этим скрывался вежливый намек, что честь Цэрину оказали, но пора бы чужаку покинуть эти места.
– Но мне некуда идти, – ответил он, понимая, что у него нет сил даже подняться с лавки. Хотелось прикрыть глаза и тихонько застонать от усталости, как это периодически делала беременная женщина с огромным животом, сидящая через пару человек от него.
Перешептывания стали громче.
– Северная тропа непременно приведет тебя в Икхо! – воскликнул Чунта, перекрикивая остальных.
– Да-да. Монастырю всегда нужны трудолюбивые руки! – подхватили за столом.
– Не так уж и далеко.
– Верно! Всего пара пиал пути![3]
Возгласы сливались, смешиваясь с внутренними голосами, которые никак не желали выветриваться из головы. Но Цэрин так устал, что уже не обращал внимания. Разомлев от обильной пищи, он начал проваливаться в дрему.
– Перестаньте! – с лавки поднялся мужчина в овечьей шапке, которую отчего-то не снял. – Ну куда же ему идти, когда он и сидит-то с трудом.
– И что ты предлагаешь, Пху́бу? Оставить его в доме?
– Может и оставить, – кивнул тот.
– Да ты что? – возмутилась Пассанг, расплескав чай. – Посмотри на него! Избитый. И эти волосы… Он же странный! Мы ведь его не знаем!
– Так узнаем, – твердо заявил Пхубу, поводя плечами. – Помощники в деревне не помешают, да вот хоть бы и мне. А не сойдемся, так путь в монастырь всегда открыт.
Снова поднялся гул голосов, но Цэрин уже не мог вслушиваться. Он чувствовал теплую благодарность к человеку, так и не снявшему шапку. Но дремота все сильнее утягивала в мир снов, и, казалось, что никакие звуки уже не смогут вырвать Цэрина из ее вожделенных объятий.
Знатные тхибатцы стараются без нужды не расставаться со своей личной гау. Это специальная амулетница для ношения на груди, в которой хранятся реликвии – тексты с мантрами или изображения тэнгри. Обычно гау сделаны в виде небольшого полого цилиндра и часто изукрашены янтарем и кораллами, а на шнурок могут быть нанизаны бусы из дорогой отшлифованной бирюзы.
«Записки чужеземца», Вэй Юа́нь, ученый и посол Ла́о при дворе правителя Тхибата
Низкий рев гьялинга вырвал Джэу из размышлений – один из музыкантов поднес к губам длинную деревянную трубку, оканчивающуюся металлической воронкой, и зашагал впереди процессии, явно зная дорогу. За ним в прежнем порядке потянулись все прочие, а последним на этот раз пристроился второй музыкант, барабанщик. Его инструмент издавал глухие рокочущие звуки, похожие на громовые раскаты вдали, над верхушками гор, нависающих над тхибатским плато.
Дом кушога Рампы, к которому подошла траурная процессия, был трехэтажным и большим квадратом огораживал внутренний двор. На первом этаже размещался скот, а в верхних помещениях, судя по всему, жили семья и слуги, один из которых и встретил монахов:
– Почтенные ламы, проходите, прошу, почтенные ламы… – Невысокий щуплый паренек беспрестанно низко кланялся всем пришедшим, не делая различий между учениками, воинами и учителями.
