Собаки с урчанием грызли кости, соскребая начисто с них мясо, жилки и жир. Кое-о чём охотнику думать было пока не нужно…
Во дворе был вырыт и кололец, в одной из громадных подклетей. Пара коров размещали подалее, от жилых комнат, что бы не мешать людям. Но они выдавали своё присутствие громким мычанием. Надо было и о животине подумать.
– Салит, пора коров на выпас отгонять! – напомнил Кащей, – чего ты, позабыл, что ли?
– Да помню, я сейчас! Всё сделаю, Тивда!
Именно так и звали на самом деле Охотника, Тивдой, а Кащей- лишь прозвище, данной Альмой, Второй из Мёртвых Царевен.
Выглядел Салит, как и все обитатели этого строения, дома-крепости. Высокий, стройный, с обритой головой, и косичкой серебристых волос на затылке. И этот юноша, а на вид никто бы не дал ему больше двадцать лет, отворил ворота, и стал выгонять коров за ворота. Одна из них заупрямилась, не желая выходить из тёплого хлева. Тогда великан, ни слова не говоря, подсел, взвалил себе на плечи эту громадную пеструшку, не вздыхал и не тужился, словно поднял малый камешек. Корова же, не испытывала страха, не мычала и не билась, только повернула голову, и облизала шершавым, как тёрка, лицо Салита. Тот только ухмыльнулся, так и вышел с коровой на плечах со двора, на лужок. Следом шустро бежала и другая коровёнка, ещё тёлочка, весело помахивая хвостом. На это смотрела с улыбкой высоченная девушка, с серебристыми волосми, убранными в тугую косу. Нарядный сарафан и рубаха отлично ей шли, как и невысокое очелье.
– День добрый, Тата, – поздоровался охотник.
– И тебе, Тивда, – как-то натужно, вымученно ответила девица.
Но заметил юноша, что как-то прячет глаза Тата, словно случилось что. Он опять осмотрелся, кажется, всё было хорошо, или? Что -то будто ударило иглой в сердце, стало тяжелее дышать.
– А где же Настасья? Чего не встречает? – спросил, ещё не понимая, Кащей.
Сказал, не потому что знал, а просто хотел успокоится. Убрать из головы и серлца гадкое чувство ожидания. Он его просто ненавидел.
– Так упросила отпустить её. Дескать, не любит тебя и всё… Плакала всё без конца, просила пожалеть… Мы и разрешили ей уйти. Она ведь добрая и хорошая…
– И кто же такой умный выискался?
Спросил так просто, что бы позлить Тату. А решать она ведь могла вместе с Лютом, больше же не с кем?
– А у меня забыли спросить? Все же знаете, я её батюшке за дочку целый пуд золота отдал, – уже не говорил, а кричал Кащей, – да вы что? Жить мне не даёте?
– Чего ты раскричался так? Подумаешь, девка… Правда, не любит она тебя!
– Потому, как не знает ещё, дурища, что какой я умный да умелый! И папашка её нам нужен, менять золото на хлеб. Или не помните, – с ехидцей уже говорил Кащей, – как из-за Салитовой дури мы год без хлеба сидели?
Оба припоминали, как их пастух под горячую руку купцов убил, которые одни ходили в скит, к старообрядцам. Торгаши – то конечно, были прожженными жуликами, да другие боялись в этом селении торговать.
– Ну, погорячился по старой памяти, не сдержался, – вступилась даже подошедшая сюда Висна, – ну, и убил… Обмануть его торгаши щахотели. Сил не рассчитал, и вырвал обоим руки, случайно ведь вышло…
– А головы-то зачем к дереву гвоздями прибил? Зачем прибил-то? Хорошо, что в скиту о какой-то там нечисти рассказы ходили, сюда полицию присылать не стали, и казаков тоже.
– Чего ты вспоминаешь? Это было уж шестьдесят лет назад, так нас и попрекать станешь за всё? И бумажные крылья Люта припомнишь? – уже злилась теперь Висна.
