– Вот я и подумала… А не остаться ли Клэрити здесь?
Наступила долгая тишина. Когда Глория заговорила, ее голос был очень тихим.
– Что вы имеете в виду?
– На следующей неделе приедет Рэчел, а когда начнется учебный год, к четырем будет освобождаться Синди. Все вместе мы сможем уделять Клэрити массу внимания, а у тебя появится возможность посвятить себя пению. И, как я уже говорила, приезжай и живи, когда захочешь, места достаточно.
– Так вот что все это значит.
– Прости, не поняла?
– А я удивляюсь, чего это вы, такая хорошая, приглашаете пожить, предлагаете оставаться здесь, сколько хочу… Теперь ясно. Чтобы Клэрити жила с вами. А потом что?
– То есть?
– Потом Генри отсудит пособие на ребенка, и я останусь ни с чем.
– Да мне и в голову такое не приходило…
– Знаю, знаю, все в вашей семье считают, что я специально заманивала Генри, пыталась женить его на себе. Только зачем мне кого-то заманивать, когда вокруг полно других достойных мужчин!
– Нет, Глория, никто никогда так не говорил.
Пошатнувшись, Глория встала.
– Ясно. Все вы как бы такие милые…
Я чувствовал злость Глории и старался держаться подальше от ее ног. Вдруг кресло Клэрити заходило ходуном, а ее маленькие ножки уплыли вверх.
– Я собираюсь. Мы уезжаем.
– Глория!
Я услышал, как завыла Клэрити, когда Глория пошла вверх по лестнице. Клэрити почти никогда не плакала. В последний раз это случилось, насколько я помню, когда она заползла в сад и сорвала зеленый плод с растения, которое издавало такое едкое зловоние, что мои глаза слезились еще больше, чем от запаха ног Глории. И хотя было очевидно, что такую гадость есть категорически нельзя, Клэрити засунула эту штуку в рот и куснула. У нее был очень удивленный вид, и она заплакала, прямо как сейчас.
Когда Глория и Клэрити уехали, Ханна тоже заплакала. Я пытался утешить ее, положив голову ей на колени, и я уверен, что это помогло, хотя ей все равно было очень грустно. Я не совсем понял, что произошло, кроме того, что Глория и Клэрити уехали, но что-то подсказывало мне, что я их снова увижу. Люди всегда возвращаются на Ферму.
Я спал вместе с Ханной, в ее кровати; так у нас повелось вскоре после смерти Итана. Какое-то время она даже обнимала меня по ночам и иногда плакала. Я знал, почему она плакала, она скучала по Итану. Мы все скучали по Итану.
На следующее утро, когда я выпрыгнул из кровати Ханны, что-то как бы сломалось у меня в левом бедре, и я невольно заскулил от боли.
– Малыш, что? Что случилось? Что с твоей ногой?
Я почувствовал страх Ханны и начал лизать ее ладошку, как бы извиняясь, что расстроил ее. Но я не мог встать на заднюю левую лапу – слишком сильно болело.
– Сейчас же едем к Ветеринару, Малыш. Все будет хорошо, – сказала Ханна.
Мы медленно и аккуратно подошли к машине. Я прыгал на трех лапах и старался выглядеть так, будто болело не сильно, чтобы не расстраивать Ханну еще больше. Я был собакой переднего сиденья, но Ханна посадила меня назад, и хорошо – на трех ногах вползти туда гораздо легче, чем запрыгивать на переднее сиденье.
Она завела машину, и мы отъехали, а у меня во рту вновь появился отвратительный привкус, жуткий, как всегда.
