Узнав, что наш визит обусловлен лишь интересом и еще желанием повстречаться со старыми знакомыми, лейтенант Национальной Гвардии, широкоплечий юноша, по имени Хосе Али Эрнандез, предложил свою помощь и приказал позвать сержанта, кто, по его мнению, знал большую часть профессиональных старателей.
Когда же я спросил у сержанта про «Катире» Себастьян и «Черного» Томаса, тот лишь отрицательно покачал головой. «Катире» он никогда не встречал и ничего не знал про него, а что касается Томаса, то год назад его труп выловили в водах реки Ла Парагуа.
Хотя я много лет ничего не слышал про «Черного» Томаса и был уверен, что когда-нибудь он закончит свои дни похожим образом, но все же такой финал произвел на меня тяжелое впечатление. Для меня он всегда был и останется необыкновенной личностью, с кем меня связывала большая дружба, и кем я даже восхищался при некоторых обстоятельствах, хотя многим он представлялся заурядным, бедным, необразованным бродягой.
Для любого человеческого существа углубиться в негостеприимные дебри амазонской сельвы, бросить вызов речным порогам и стремнинам, мучиться от тысячи болезней, встретиться один на один с ягуаром или с большой змеей, жить с постоянной угрозой быть укушенным маленькими, но очень ядовитыми, гадюками, или натолкнуться на «паука-обезьяну» – гигантского паука птицееда или на «муравья-двадцать четыре» – представляло бы незабываемое приключение, самый невероятный кошмар наяву, жизнь, которой не позавидуешь, и мучительное существование, какое можно терпеть лишь при гарантированном условии, что в конце концов в руки попадет целое состояние. Но для «Черного» Томаса все это было лишь естественной формой существования, единственное, какое он знал, и к которому он привык с самого рождения, он и не чувствовал в себе ни желания, ни сил изменить эту жизнь, найти для себя что-то новое, более привлекательное. Родился он в лагере искателей алмазов, на берегах той самой Ла Парагуа, где и встретил свою смерть, и никогда не знал ничего другого, кроме как «уйти на промысел», откуда он то возвращался неимоверно богатым, чтобы потом спустить все до последнего гроша, то беднее бедного, без гроша в кармане. Мать его была бродяжкой, ходила от одного лагеря к другому, а отец… да любой из старателей, кто попался ей на тропе через лес или вдоль берега реки; но он не чувствовал себя обиженным, да и никогда это не беспокоило его.
Среди его друзей-мальчишек все были такими же, как он, можно сказать, они принадлежали к одному классу. Росли все вместе и вместе становились старателями. Те же, кто приходил со стороны, были авантюристами, а уж этих можно было обвинить в делах более серьезных, чем отсутствие отца.
С другой стороны, обидеть Томаса можно было и по-другому, но, так или иначе, те, кто знал его, старались не делать этого, поскольку многим в Гайане было известно, что у Томаса «веселое мачете», и если он хватался за него, то это могло закончиться для обидчика какой-нибудь дьявольской шуткой.
Мачете у Томаса всегда было чистым, отполированным до блеска и острым, так что с него можно было есть. И столько историй рассказывали про него. Вообще, не сосчитать и не пересказать сколько историй бродит по лагерям старателей! Поговаривали, что это оружие замешано то в одной, то в другой смерти, и будто оно же виновато в том, что у одного русского по прозвищу «Канталехо» не хватает трех пальцев на руке, хотя сам русский никогда по этому поводу особенно не распространялся.
