Поначалу Ситара так сильно в крик рыдала, плакала и рвала на себе волосы, что все думали, что она сошла с ума, но потом, принимая снадобья, которые ей давал местный шаман-целитель, она понемногу успокоилась и стала жить обычной будничной жизнью. Но эта жизнь без любимого утратила свои радужные тона, и Ситара стала походить на тёмную, бесшумную, словно безжизненную, тень. Глаза её со временем помутились, будто подернулись тонкой плёночкой льда, и волосы – роскошные длинные шелковистые волосы, в которых так любил утопать руками Митул, – их тоже коснулась холодная изморозь… Годы шли, шли десятилетия, превращая пышущую жизнью женщину в безликую, скрюченную временем одинокую старуху.
Она так и осталась жить в построенной Митулом глиняной мазанке, основой стен которой были лошадиный навоз, соломенная труха, палова, да кукурузная ботва, покрывающая пологую крышу. И в этом их скромном жилище Ситара всю свою жизнь ждала, что придёт тот день, когда Митул отворит дверь, застынет в проёме и, как всегда, улыбнётся, с любовью во взоре глядя на неё.
Она ждала этого часа и всегда держала дом в порядке, чтобы не быть застигнутой врасплох. И в комнатах всегда было чисто и свежо, ведь Ситара не ленилась месить коровьи лепешки с соломой и смазывать этим раствором полы… А Митул не шёл, и она опечаленная сидела у дутака, подкидывала в него кизяк и пекла самые вкусные в их ауле лепёшки. И сейчас она тоже взяла эти лепёшки в путь, зная, как с аппетитом их будет уплетать Митул.
Ситара остановилась, оглянулась назад, будто колебалась – вернуться или продолжить путь? Она старуха, древняя старуха… А он, как теперь выглядит он? Ситара заплакала. Нет, не может она предстать пред ним, помнящим её молодое лицо и упругие груди, такой обветшалой, как старый трухлявый пень. Да он и не узнает её в таком уродливом сморщенном теле… Так зачем она тогда идёт к нему, волочет своё непослушное тело из последних сил и на что-то надеется, чего-то ждёт от этой встречи?
Ослик уперся и не хотел следовать дальше. Ситара, принимая это, не стала его подгонять, а, опустившись на корточки, села в ковыль, седую кучерявую травку, и, облокотившись на ноги ослика, стала думать: «Если я не пойду дальше, то так и не узнаю, любил ли он меня так же сильно, как люблю его я».
– Ну, а вдруг Митул тоже страдал без меня и ждал? – мыслью промелькнуло в её голове, и она произнесла эту фразу вслух.
– Ждал! – услышала она его голос.
Ситара вскочила и оглянулась вокруг – рядом никого не было.
– Показалось, – сказала она сама себе и, молча роняя слёзы, заплакала.
– Ждал! – снова повторил голос.
– Митул! – закричала она.
Митул находился в своей лаборатории и, непонятно от чего, нервничал – ему было как-то не по себе, что-то тревожило. Его уже давно бесчувственную, очерствевшую, огрубевшую, потемневшую душу теперь будто что-то обжигало, что-то тёплое и приятное, а что – он не мог вспомнить. Какая-то тревога росла и растекалась по его венам. Какое-то забытое и много лет назад схороненное глубоко в душе чувство рвалось на поверхность.
– Митул! – услышал он крик, и его губы в непроизвольном движении сами прошептали:
– Ситара!
И будто молнией пронзило его тело.
– Ситара! – закричал он. – Где ты, Ситара?
Как ошалелый помчался Митул, спотыкаясь и падая, и снова вставая, побежал, не чуя ног, к тому обрыву, к которому изо дня в день, из года в год ранее хаживал, чтобы хотя бы издали увидеть её силуэт, увидеть свою любимую женщину – Ситару.
