Никто не соединился с возлюбленною своей,
Пока не изранил сердце шипами, как соловей,
Пока черепаховый гребень на сотню зубов не расщеплен,
Он тоже не волен коснуться твоих благовонных кудрей.
Спорить с ним сразу же расхотелось – ум захватила мысль о “соловье”. Надо запомнить – обдумаю, когда буду один. Петрович присел рядышком – лицо вежливое, благообразное, спросил, каково было ночью, поднес вино и яблоки. Я с удовольствием отведал того и другого. Захотелось его отблагодарить, и я сказал, что некстати вчера нам помешал слесарь Володя, влез, неуч, в такую интересную беседу. Можно было бы и продолжить сегодня. На мое удивление, старик заметно погрустнел:
– Не мое это дело – учить уму-разуму, вы уж простите, разошелся вчера не на шутку, а с чего – сам не знаю. Прав он – сад стеречь надобно, а не вином и стихами баловаться. С библиотекарем, Владимиром Василичем, знаемся, вот он по-дружески меня и развлекает, а я – всех остальных. Только не слушает никто, вы, вот, исключение.
Я, все еще в надежде его разговорить:
– Расскажите тогда без поучений, о себе что-нибудь.
– Пойдем, прогуляемся, – говорит, – может, что и получится.
Идем… без тебя… Деревья как деревья, ничего особенного, все внимание на спутнике. Он молчит, лицо задумчивое, грустное, постарел заметно за ночь. Подошли к речке, смотрим на сияющее солнце, опять молчим, я почему-то вспоминаю тебя. Он вдруг оборачивается, лицо изменилось – порозовело, помолодело и говорит:
– Хочу тебя (опять – на ты!) утешить, чтобы ты помнил старика, когда дальше пойдешь.
Будь весел! Чаянья твои определил – вчерашний день.
Тебя от прежних просьб твоих освободил вчерашний день.
С кем спорить? Ни о чем тебя не расспросил вчерашний день.
Что завтра сбудется с тобой – не приоткрыл вчерашний день.”
Я молчал, всеми силами стараясь запомнить его слова – бальзам для моей души. Поражаюсь – как это все близко и понятно мне! Он тем временем неспешно, тихим задушевным голосом продолжал:
Душой, перенесшей страданья, свобода обретена.
Пусть капля томится в темнице – становится перлом она.
Не плачь: если ты разорился, богатство еще возвратится,
Пускай опорожнена чаша – опять она будет полна.
От таких слов сердце мое затрепетало, я чувствовал, что начинаю любить этого чудаковатого старика-поэта. Как же я вчера был неправ! Нет, конечно же, все его стихи надо заново прочесть, заново понять и запомнить наизусть.
– …Пока в дорогу странствий не сберешься, – не выйдет ничего,
Пока слезами мук не обольешься – не выйдет ничего.
О чем скорбишь? Покамест, как влюбленный,
Ты от себя совсем не отречешься, – не выйдет ничего…
При этих словах сердце мое не выдержало, и я воскликнул:
– Учитель! – Он вскинул брови. – Как же ты прав – я ведь и собрался в дорогу странствий!
Он понимающе улыбнулся:
– Видел я твою дорогу странствий, рука об руку сидели у меня. Правда, чтобы тебе к ней прийти придется ногами немало прошагать.
– Да нет же, – возразил я, – я хочу узнать: что такое Истина? Он взял меня за руку и, посмотрев куда-то глубоко вовнутрь, произнес:
– Узнать – это увидеть и понять. Смотри же на нее, и, если сможешь, – пойми ее”.
Пока я размышлял над сказанным, он перешел на лирический лад, шутливо обращаясь ко мне:
В любви к тебе не страшен мне укор,
С невеждами я не вступаю в спор.
Любовный кубок – исцеленье мужу,
А не мужам – паденье и позор.
Ум мой не поспевал за его словами, но душа, видимо, напротив, все изреченное воспринимала мгновенно, то ликуя, то смущаясь, то грустя, то скорбя…
