Читать онлайн Александр Жалнин - Путешествие в страну И…

Доброе утро, мой друг! Надеюсь, сон восстановил твои силы, потраченные вчера вечером. Как хорошо, что, наконец, мы вышли из этого душного города с его суетой и автомобилями! Я разделил твои радость и удивление, когда увидел множество красивых деревьев, расцветающих у небольшой речки. Чистый воздух, аромат белоснежных и снежно-розовых лепестков на какое-то время даже отвлек меня от наполнявшего  счастья быть с тобой вместе. Мы задумались: в какую сторону нам идти? Ведь это первое наше путешествие и без карт и ориентиров можно было бы легко заблудиться. Но река и цветущие яблони и вишни оставили сомнения позади – конечно, вдоль нее. Признаюсь, встретившаяся на пути хижина и дымящийся костер чуть было не заставили меня свернуть с дороги. Благодарю тебя за твое природное любопытство – выползший изнутри старик изрядно нас позабавил. Помятый темно-красный халат, растрепанная бороденка, всклокоченные волосы…

Честно скажу, он мне не понравился – уставился сразу на тебя, заблестел глазками…  Сбрендивший пьяница-рыбак, – подумал я. Но этот “рыбак” оказался не таким уж простаком – я почувствовал твое изумление, когда, выхватив засаленную книжонку из бокового кармана, он звонким голоском пропел:

И лица и волосы ваши красивы,

Вы, как кипарисы, стройны, горделивы.

И все же никак не могу я понять,

Зачем в цветнике у творца возросли вы?

Видя твое недоумение, я попытался его отвлечь от этого странного занятия – он даже бровью не повел, уткнулся носом в книжонку и, найдя новый стишок и явно обрадовавшись, вновь пропел:

Я красоты приемлю самовластье.

К ее порогу сам готов припасть я.

Не обижайся на ее причуды.

Ведь все, что от нее исходит, – счастье.

Приговаривая “не обижайся на ее причуды”, как-то по-особенному посмотрел на меня, и мне стало немного не по себе… Ты, конечно, умеешь смеяться – куда делась его храбрость! И книжонка исчезла, и приглаживаться стал донжуан-старикашка. Имя какое-то пробормотал, не помнишь? то ли «Пал Ваныч», то ли еще как-то. Заулыбался, засуетился, хитрец. Я даже начал сомневаться – а каких рыб от тут ловит – ни удочек, ни снастей. Потом понял – винцо тут попивает, да стишонки эти декламирует, на старости лет. Оригинал! Ты, конечно, можешь к себе расположить кого угодно – мы-то знаем!– и рыба у него нашлась, и сладостей натаскал откуда-то. А с виду – не скажешь, чтобы такое могло водиться. Надеюсь, что тебе легче, чем мне сегодня – я даже не сообразил, как он так смог напоить-то: а все эти сладости, да стихи его под вино…

… Здравствуй, мой любезный друг! Мое пробуждение подобно появлению в раю. Открываю глаза и вижу твое лицо, склоненное надо мной – в лучах утреннего солнца и лепестках цветущих яблонь. Два дня – когда тебя не было – провел я в душевном смятении и сомнениях. Порой даже возникала мысль вернуться обратно. Все смотрел и смотрел на твою фотографию у моря. Внутри звучала мелодия, напоминающая о тебе…

Если бы не наш “рыбак” – может, и вернулся бы назад. Он обладает непостижимым умением своими стихами задевать во мне какие-то струны. С самого утра – когда ты пропала, он объявился с кувшином холодного вина, гроздью крупного бордового винограда и, разрушая мой сон, запел:

Во сне сказал мне пир: "Покинь свою кровать,

Ведь розу радости нельзя во сне сорвать.

Ты, лежебок, все спишь, а сон подобен смерти.

Встань! Ведь потом века тебе придется спать!

Просыпаюсь – боже, тебя нет! А он сидит рядом и улыбается:

Чуть утром голубым блеснет просвет окна,

Кристальный мой фиал налейте дополна.

Ведь люди говорят, что истина горька,

– и смотрит так многозначительно на то место, где я должен был увидеть тебя:

Не скрыта ль истина и в горечи вина?

Протягивает мне кувшин. Я прямо из него залпом пью холодный ароматный напиток  – действует, крепкое. Очертания плывут…

Хотел встать и пойти на поиски тебя – старик замахал руками, запричитал:

То, что судьба тебе решила дать,

Нельзя ни увеличить, ни отнять.

Заботься не о том, чем не владеешь,

А от того, что есть, свободным стать.

Больно укололо где-то в сердце.

– Это вы к чему? – спрашиваю.

– А вот к чему, – роется в книжонке, находит, читает:

Если истина в мире условна, что ж, сердце губя,

Предаешься ты скорби, страданья свои возлюбя?

С тем, что есть, примирись, о мудрец. То, что вечным каламом.

Предначертано всем, не изменится ради тебя.

Я так и сел. Примириться что тебя не будет рядом со мною? Ну уж – нет! А ты, въедливый старикашка, сейчас получишь!

– Значит вы, почтенный, знаете что такое истина? – Он еще больше оживился:

О, друг, нам время не подчинено,

Нам не навечно бытие дано,

Пока в руках мы держим наши чаши,

В руках мы держим истины зерно.

– А это, случайно, не пьянством называется? – говорю ему не очень дружелюбно, – и что это вы все время свою книжечку читаете, без нее – никак?

Он усмехнулся, спрятал ее в карман, посмотрел прямо мне в глаза и говорит строгим голосом:

Лучше в жизни всего избежать, кроме чаши вина,

Если пери, что чашу дала, весела и хмельна.

Опьяненье, беспутство, поверь, от Луны и до Рыбы,

Это – лучшее здесь, если винная чаша полна.

Смотри-ка, может – без шпаргалки! “Пери – весела и хмельна…” Я представил кое-кого на месте этой “пери” и меня разобрал смех… Ладно уж, пускай говорит стихами, все же какое-то развлечение.

– Хорошо – улыбаюсь ему, – но насчет истины – это вы зря; философии, дедушка, не знаете. Хотел было, ему кое-что объяснить, но не успел – лицо его стало вдруг суровым, глаза гневно заблестели, и говорит так медленно и отчетливо:

Все, что ты в мире изучил, – ничто,

Все, что слыхал и говорил, – ничто,

И все, чему свидетель был, – ничто,

Все, что так дорого купил, – ничто.

И дальше без остановки:

Кто ты, незнающий мира? Сам посмотри: ты – ничто.

Ветер – основа твоя, – ты, богом забытый, – ничто.

Грань твоего бытия – две бездны небытия,

Тебя окружает ничто, и сам внутри ты – ничто.

Душа моя! Признаюсь, мне стало не по себе. В его стихах ощущалась зловещая правда. Был у меня такой период… Я именно так о себе и думал.

– А вы-то кто, что так мне говорите? – выдавил я. Он подвинул мне кувшин, и пока я делал судорожные глотки, прошептал мне в ухо:

Говорят, что я пьянствовать вечно готов, – я таков!

Что я ринд и что идолов чту, как богов, – я таков!

Каждый пусть полагает по-своему, спорить не буду.

Знаю лучше их сам про себя, я каков, – я таков!

– Пожалуйста, говорите серьезно, – мне уже было не до шуток: твое необъяснимое исчезновение и его зловещие поэтические откровения начинали пугать.

Можно ль первому встречному тайну открыть?

С кем о том, что я знаю, мне здесь говорить?

Я в таком состоянии, что суть моей тайны.

Никогда, никому не могу объяснить,

– был его ответ. После чего он поднялся, забрал кувшин и удалился в свою палатку. Я остался сидеть, прислонившись к дереву. Голова кружилась от выпитого вина, мысли путались, на душе было неспокойно. Откинувшись на мягкую траву, я закрыл глаза и постепенно стал засыпать…

Проснулся от яркого света солнца – был уже полдень. Тебя по-прежнему не было. Рядом стоял кувшин вина и плетенка с яблоками. Наверное, обед. Напившись и наевшись, пошел к хижине – пусто, старик был у речки. Сидел, ноги в воде, и наслаждался зеркальной водной гладью и солнышком. Я молча сел рядом.

– Да не волнуйся ты понапрасну, – вдруг впервые он заговорил нормальным языком, – все будет хорошо, придет твоя радость… или не придет.

Мне не хотелось говорить о тебе с посторонним, но не удержался:

– Что же тут хорошего, если не вернется?

Он захохотал:

– У нас в колхозе слесарь Вовка на эту тему поет – "баба как баба и что ее ради радеть?”. Я ему говорю: дурак ты, надо петь по-другому:

Будь весел в эти мгновенья, в которые ты живешь,

Люби луноликих красавиц, чей стан с кипарисом схож.

Поскольку ты здесь не вечен, старайся стать совершенным

И радуйся, если в мире друзей совершенных найдешь.

– А мне-то чего веселиться, где моя “луноликая красавица”?

– Я не о красавице, понимать надо стихи, я о совершенстве, – он посмотрел на меня в упор, – ты же хочешь стать совершенным?

Я смутился:

– Неплохо было бы…

– Ага, значит, я прав оказался! – закричал он, –  так слушай:

Для назначенья высшего ты годен,

От рабской ноши жизни стань свободен!

На пире каландаров пей вино,

Будь светел духом, сердцем благороден.

Я грустно возразил:

– Не вы ли утром называли меня “ничто”?

Он еще сильнее стал хохотать:

– Что – задело?! Да – шутки это все мои! Ты – парень что надо, слушаешь мои стишки, не то что остальные, все норовят или послать куда подальше или подраться. А ты – сносишь, думаешь о чем-то. Значит, не все еще потеряно, мой друг. Думай, думай – может, что и надумаешь,– И торжественным голосом провозгласил:

Для тех, кому познанье тайн дано,

И радость, и печаль – не все ль равно?

Но коль добро и зло пройдут бесследно,

Плачь, если хочешь, – или пей вино.

Мысли мои опять стали путаться. Да, забыл сказать, – вино, его чудесное вино, было рядом, и мы, конечно же, отдали ему должное. Его слова про совершенство, познанье тайн звучали сладко. Познать хотя бы одну тайну – твоей пропажи…Но вот – насчет радости и печали было неясно – что он имел в виду. Старик, будто угадав мои мысли, спросил:

– Тебе разве не понятно, что радость и печаль – для мудреца (он нежно погладил свою белую бороду – и впрямь, в этот момент он был похож на какого-то древнего мудреца) – это одно и то же?

Мне стало неловко, но все же я смог выдавить свое “нет”.

– Первый и последний раз объясняю стих, – взгляд его стал колючим, – в виде исключения. Стихи не для того пишутся и (улыбнувшись каким-то своим мыслям) читаются, чтобы их потом прозой разбавлять: вы двое ко мне заявились, ты был радостен с ней. Затем ты стал слушать мои стихи, напился вина, – и стал радостен со мной, принеся ей печаль, а теперь – когда ее не стало, – в сердце у тебя появилась печаль, но ты станешь радостным, когда она вернется. Вот видишь – одно и то же становится то радостью то печалью, или, если тебе так больше нравится – приносит то радость, то печаль. И ты – то радуешься, то переживаешь, а мудрец знает, что это такое – ОДНО – и спокоен. Ясно теперь?

Я кивнул, хотя, честно говоря, было как раз напротив.

– А раз так, то успокойся, – старик воодушевился, – и займись делом. –  И, поднося мне очередной раз кувшин, провозгласил:

Кто слово разума на сердце начертал,

Тот ни мгновения напрасно не терял.

Он милость Вечного снискать трудом старался.

Или покой души за чашей обретал.

Я подумал про себя: да уж, я, конечно, старался “снискать милость”, но – не “Вечного” и не трудом. Как я это делал – поскорее бы забыть… Опять жутко кольнуло, и, чтобы отвлечься от печальных воспоминаний, на всякий случай я спросил, кто такой Вечный, и как можно снискать его милость (вино, принятое еще раз, было отменно). Он, наверно, ждал этого вопроса и был во всеоружии.

–Ты работаешь?

– Да.

–Кем же?

Я назвал свою профессию, рассчитывая на похвалу. Старик думал иначе:

Ты ради благ мирских сгубил земные дни!

– гневно воскликнул он, -

Но вспомни день Суда, на жизнь свою взгляни.

Ведь многих до тебя стяжание сгубило.

И что постигло их? Где все теперь они?

Тут уж я был категорически не согласен:

– Я работаю, получаю зарплату, почему это я сгубил земные дни? Все нормальные люди так живут!

 Это его распалило еще больше: