Чух. Чух. Чух-чух. Чух-чух-чух, – поют колеса свою монотонную песню. Отправляемся в путь по маршруту: Москва – Ближнее зарубежье. Дико звучит, но историю не переделать. Отделились бывшие братья по разуму, да и хрен с ними. Нашей стране от этого хуже не стало. Хотя, по старой памяти они иногда пытаются залезть в карман старшей сестры.
Чух. Чух. Чух-чух. Чух-чух-чух… Эх, отправляемся на ночь глядя! Как я порой завидую устраивающимся на полках пассажирам!.. Конечно, дорожная тряска – не домашний комфорт, но они чувствуют себя, словно дети в колыбели. А мне чуть менее суток придётся спешить по этим стальным, неумолимым рельсам, делая редкие передышки на станциях и полустанках. Но смотрю: не все желают укоротить неблизкий маршрут за счёт погружения в сюжеты снов. Одни побежали с сигаретами в тамбур, другие завалили столики нехитрой дорожной снедью – варёными яйцами, копчёными курами, огурчиками-помидорчиками, которые должны послужить надёжной закуской при употреблении водки или портвейна.
Не стал исключением и горластый мужичок, чудом избежавший свидания с органами правопорядка. Они с женой оккупировали две нижние полки; и если хлопоты по сортировке громоздкого багажа легли на «железные» плечи слабого пола, то опеку над продовольственной сумкой Ваня Кукарекин посчитал собственной привилегией.
– Клава, чё ты мельтешишься под ногами? – пробурчал он, недовольный тем, что момент возлияния оттягивается.
– А тебе так и не терпится налакаться! – горестно вздохнула подруга жизни.
– Молчи, Тортилла! Лучше бы я один в отпуск поехал! С тобою – одни проблемы!
– Если надоела, давай разводиться! – неосторожно сказала Клава и нарвалась на минное поле возмущения.
– Я те разведусь… И думать об этом забудь! Кто мне стирать да жрачку готовить будет? Потом… я-то себе грелку под бок найду, а ты кому нужна, рыхлая и конопатая? Разве что – бомжу с вокзала, у которого не стоит?
Иван продолжал бы и дальше оскорблять жену, но тут подошёл Геннадий Сафронович Толстиков и бросил спортивную сумку на верхнюю полку.
– Добрый вечер, товарищи попутчики, – вежливо поприветствовал он, как сделал бы любой порядочный человек.
– И вам того же, – за двоих ответила Клава. Иван сравнил свою врождённую немощь со статью соседа по плацкартному закутку и, завидуя чёрной завистью, отвернулся. Ещё в школьные годы ему крепко доставалось не только от сверстников. Однажды ребята, которые были на два года моложе, заставили Кукарекина стирать им грязные носки. Если бы не старшие братья, быть Ваньке – Аннушкой.
Встретив относительно неласковый приём, Толстиков освободился от поклажи и устроился на верхней полке. Минут пятнадцать он выбирал для сна позу, пока не нашёл удобную. На боковую потянуло потому, что ехать было совсем нечего – на его полустанок мы прибегаем в три часа ночи. А курить ему на ночь не хочется. Душа просит отдыха. Геннадий попробовал сосчитать до ста, потом до тысячи, но что-то то и дело принялось вмешиваться, запрещая перейти невидимую границу. Да ещё внизу странная супружеская пара затеяла семейную склоку.
Иван ополовинил бутыль и его «понесло» на ущербную философию.
– О народ пошёл: ни выпить, ни поговорить! – разорвалась гранатой «умная» реплика.
