Но, по правде говоря, к шестидесятым годам эти проблемы стали приобретать уже некое успокаивающее свечение. Душевные раны рубцевались, быт налаживался, тем более для нас, которые если что-то и помнили, то в виде неких неясных силуэтов. Сейчас же новое поколение: комсомольцы и не комсомольцы, передовики и отстающие, длинноволосые стиляги и стриженные под пролетарский полубокс активисты, искренне считали, что наигравшись в войну, человечество, наконец, успокоилось, осознало, что даже худой мир будет лучше самой победоносной войны. Как это получше объяснить современным украинским правящим идиотам?
Неугомонный Корсун во многом задавал тональность нашего поведения и динамику поступков. Он один из первых в городе приобрел мотороллер «Вятка» и носился на нем, как персонаж из фантастических романов Герберта Уэллса: в огромных летных очках образца чкаловских перелетов, прожженном танковом шлеме, который с фронта привез его отчим, и похожих на гигантские клешни хоккейных перчатках. Подарил их ему Анатолий Фирсов, знаменитый нападающий, с которым Валька познакомился во время вгиковских практик.
Как-то с фотоаппаратом наперевес он проник на тренировку команды ЦСКА, убедив сверхстрогого тренера Тарасова, что будет вести себя тихо, как мышонок. Тарасов на занятиях посторонних не терпел, но на Вальку внимание обратил. Скорее, не на него, сколько на его фотоаппарат. Тот был необычен тем, что имел турель с тремя объективами и назывался «Мечта».
– Что это у тебя за камера? – хмуро поинтересовался грозный Анатолий Владимирович, пока подопечные грохотали в раздевалке массивными доспехами.
– Сам сделал! – сказал Валька.
– Как сам? – изумился великий тренер, которого удивить чем-то, казалось, было невозможно. Как, впрочем, и растопить сердце, однозначно отданное одному – хоккею. Валька торопливо (чтоб не выгнал, как прогнал на его глазах барышню из журнала «Мир моды», собравшейся порадовать читателей образами закованных в латы огромных хоккеистов в обществе изящных фотомоделей) стал объяснять, что это его, как сейчас говорят, «ноу-хау», чтобы не терять время на смену объективов, а мгновенно, в зависимости от нужды, меняя фокус, приближать объект съемки.
– Так сам и сделал? – уважительно сказал Тарасов.
– Ну конечно! – подтвердил Валька, – У вас на площадке за минуту сто раз ситуация меняется. Как поймать? Только с такой же скоростью…
– Верно рассуждаешь! – Тарасов тем и славен был, что хорошо понимал, что новое – это совсем не забытое старое, а то, чего еще никто не делал. Он и сам был из тех, кто тащил успех любимого дела через такие тернии, что золотые «звезды» олимпийских побед откладывались на его сердце и личной судьбе рубцами инфарктов и строгих выговоров.
Лично я его видел даже с клюшкой в хоккейной коробке, в том же Свердловске. Это много позже появились крытые площадки и ледовые дворцы, где публика кушает мороженое и потеет от напряжения, наблюдая за хоккейными схватками. Тогда же, особенно на среднем Урале, собачий холод хватал за все части тела, и зрители жались друг к другу, закутанные в самое теплое, что было в доме, сквозь белые, полуобмороженные ноздри источая иней пополам с табачным угаром. Часто и игроков-то за морозным туманом не было видно, и только по иступленным воплям болельщиков можно было угадать в какой части площадки идет схватка.
У любителей хоккея в пятидесятые годы (его тогда называли канадским) в особой чести был армейский клуб ЦДКА (Центральный дом Красной Армии), где играющим тренером как раз являлся тридцатилетний Анатолий Тарасов. Забивал часто, как вихрь проносясь за воротами, зычно подгоняя своих игроков делать тоже самое.
