Я редко оглядывался – шарф и метель не позволяли лишний раз шевелиться – поэтому пропустил тот момент, когда медведь нас нагнал; все произошло слишком быстро, слишком внезапно… Наверное, именно это и спасло мне жизнь. Когда медведь с рычанием прыгнул, Мару дернулся, и я, теряя равновесие, на автомате взмахнул посохом.
По лицу брызнуло горячим и соленым; я увидел только, как наконечник посоха мягко вошел ему в грудь, прямо как в зефир. Медведь рокочуще ухнул и упал, а из его раны хлынуло что-то сияющее и белое.
Мару ударил воздух задними ногами, и я крепче вцепился рукой в его шею. Медведь с трудом поднялся на лапы, огромный, как белая гора; по его груди лился свет и падал каплями в снег – я видел это предельно четко, невзирая на повисшую между нами бахрому то затихающей, то вновь распаляющейся метели.
Медведь посмотрел на меня умными, совсем не медвежьими глазами, с рыком вздохнул и шатающейся походкой двинулся прочь. А мне отчего-то стало так больно, будто ранили именно меня. Он шел, а за ним на ледяной перине оставалась сияющая полоска серебра.
Я потянул Мару за поводья, заставляя развернуться, и тот недовольно затрубил. Я чувствовал, что совершил нечто запретное, почти кощунственное, и все внутри холодело, а грудь ныла, и я тер ее, растирая несуществующую рану.
Вскоре я потерял медведя из виду – сияюще-белого в сияющей белой метели. Снег немного успокоился и теперь падал спокойными крупными хлопьями. Щеки невыносимо пекли, а горло изнутри драли чьи-то когти. Мне не хватало кислорода, но вдохнуть глубоко я не мог, потому как воздух был раскаленным и режущим, как битое стекло.
Уши Мару дернулись, и я прислушался: откуда-то спереди раздалось приглушенное снегом рычание. Снегопад ослабевал… мир притих, точно набитый до краев ватой. Все вокруг было белым – и равнина, и небо, и даже воздух. Только сверкала вдали кривая полоса, точно по снежному телу земли зигзагом прошелся раскол.
Мару остановился на расстоянии от обрыва и наотрез отказался идти дальше. Над самой бездной, все дно которой было выстлано сверкающими обломками, точно битым радужным стеклом, застыла грузная фигура медведя. Из его груди сочилось сияние и капало прямо вниз, в океан такого же дробленого, неживого света.
А потом он упал – просто внезапно исчез, и я бросился к краю, но увидел лишь снег и сверкающие осколки, будто сами звезды приходили сюда умирать.
Стояла тишина, а небо было таким синим, что из глаз текли слезы. По небу, наверное, по-прежнему бродили медведи с сияющими шубами, охотясь за белоногими оленями. Там, наверху, у звезд были шкуры и даже имена, и они тоже умели умирать.
Путешествие 8. Теокхрана. Город ангелов
Я бывал в этом городе однажды – мы все когда-нибудь в него попадаем. Хотя нет, вру – не все. Попасть туда – все равно что попасть в город призраков или переплыть на лодке перевозчика в Последний город.
Наверное…
Наверное, нехорошо, когда в него попадают люди вроде меня. Наверное, нехорошо, что в него вообще попадают люди. Ведь это место не для смертных, понимаете? Оно для звезд, что сорвались с неба и разбились, разлетелись в кровоточащие осколки; для планет, что однажды взорвались и перестали существовать. Для тех птиц, что улетают в Иррий и уже никогда не возвращаются…
Но не для людей, нет, совсем не для людей. Людям там не место.
Люди слишком грузные, слишком… наделенные материей, а материя, как известно, имеет вес и, подчиняясь законам физики, этот вес неизменно тянет нас вниз, к земле.
