Я попросил Тхэна, чтобы он оградил палатку от нашествия насекомых, установил в ней кондиционер и выставил температуру на двадцать градусов. И, право слово, чуть не замёрз – настолько привык к одуряющей пиренской жаре.
Закуклившись в спальник, я всё утро пролежал в прохладе палатки, пытаясь дрёмой компенсировать кошмарную ночь, но уснуть так и не смог. Кофе меня взбудоражил, нормальная температура вернула ясность мысли, и я понял, что пора. Пора готовиться к встрече с млечником.
Ближе к полудню я выбрался из палатки и увидел, что Тхэн спокойно спит прямо на земле на самом солнцепёке. Чуткости его сна можно было позавидовать. Куда там мне с патентованным тониспадом! Стоило только посмотреть на Тхэна, как он тут же открыл глаза и поднял голову.
– Сахим чего-то хочет? – спросил он.
– Да. Начнём расставлять силки для млечника.
Брови Тхэна удивлённо взлетели.
– Сейчас?
– Сейчас.
– Но, сахим, жара началась. Все бабочки спят.
– Млечник не спит, – сказал я. – Да и ваши бабочки не все впадают в дневную диапаузу. Ты помнишь, когда я поймал парусника на солончаках? В полдень.
Возразить Тхэну было нечего. Он встал.
– Вьючить долгоносов? – спросил он.
– Не надо, – отмахнулся я и впервые за время экспедиции стал развязывать красный тюк. Достав из тюка рюкзак, я загрузил в него пять гильз локальной пространственной свёртки и взял лопату. – Бери рюкзак и пойдём.
Тхэн поднял рюкзак, попытался нести его за лямки и так и эдак, но по-всякому было неудобно, и тогда он, не мудрствуя, взгромоздил рюкзак на голову. Я рассмеялся и помог ему надеть рюкзак на плечи. Такой способ переноски, как и всё необычное, вызвал у Тхэна бурный восторг, и он долго по-детски счастливо похохатывал, идя за мной вдоль реки. А потом замурлыкал нехитрую песенку о том, как мы идём, как солнце светит, как река течёт, как трава растёт…
Эта песня в разных вариациях, в зависимости оттого, что видели перед собой глаза проводника, сопровождала меня всю экспедицию. Но в отличие от заунывных песен земных караванщиков её мелодия была много веселей. Оно и понятно. Как ни привычна для бедуинов пустыня, но впереди их ждал оазис с другой жизнью, и они заводили бесконечные песни на одной ноте, чтобы скоротать путь от одного оазиса до другого. Для Тхэна же вся его знойная планета была средой обитания, его оазисом с нормальной для пиренитов пятидесятиградусной температурой. И он пел от радости жизни и своего неугомонного характера.
Мы прошли километра полтора вверх по течению. Здесь, выбрав небольшой пригорок, я взошёл на него и оглянулся на палатку. Пожалуй, достаточно.
– Копай. Глубина ямы должна быть около метра. – Я воткнул лопату в землю и смерил взглядом Тхэна. – Ну, тебе по грудь.
Тхэн взял лопату и принялся её недоумённо рассматривать. Я улыбнулся, отобрал у него инструмент и показал, как нужно копать. И опять меня ждал взрыв весёлого изумления. Тхэн выхватил лопату и рьяно принялся за дело.
– Рюкзак сними! – фыркнул я.
Тхэн оказался способным учеником. Работал он как землеройный автомат, и буквально через десять минут достиг нужной глубины.
– Достаточно, – остановил я его. Похоже, Тхэн настроился прокопать Пирену насквозь. – Вылезай.
Тхэн выбрался из ямы, и я замерил её метровой гильзой пространственной свёртки. Глубоковато. Придётся земли подсыпать.
– А теперь засыпай, – приказал я, опустив гильзу в яму и держа её за верхний конец.
