Глава II. Символ над храмом
Предрассветная серость уже начала растворять ночь, но город Ерушалаим еще не был виден с Горы Оливок. Ешуа проснулся с чувством тревоги, почти страха и пытался понять его причину. Он сел, скрестив ноги, прислушался к тишине обволакивающей темноты и огляделся. Но увидел он только спящего Симху, попутчика из Галилеи, с которым они вчера уснули прямо под деревом, на земле; ни у кого из них не было денег даже на самую дешевую гостиницу в Нижнем Городе – скученном, перенаселенном квартале бедного рабочего люда, примыкающем к стенам Ерушалаима. Свет звезд и луны, обычно столь яркий в горах, что позволял видеть все вокруг почти как днем, не мог пробиться в это утро сквозь густые облака, предвестники осенних дождей.
Ешуа очень редко испытывал страх. Может быть, в далеком детстве или юности, но не в зрелые годы, когда он уверовал, что его судьба в руках Бога и ничто не произойдет с ним без воли Его. Однако сейчас даже эта мысль не помогла ему обрести спокойствие души. И хоть не всегда он мог распознать, что именно грядет, Ешуа знал, что предчувствие его никогда не обманывает.
В ожидании рассвета он стал вспоминать и вновь переживать события последнего месяца. В деревушке Кфар Амизрах, расположенной в нескольких часах ходьбы к югу от городка Магдала, что в Галилее, он подошел к местной синагоге и, встав на плоский камень, торчавший на краю маленькой площади, начал свою проповедь. Ему нужно было возвышение, ибо роста он был невысокого, как большинство здешних мужчин, и те, что находились в задних рядах, могли его не увидеть. Его густая черная борода, длинные, беспорядочно свисающие волосы, изношенная одежда и горящие пламенем веры глаза сразу же привлекли внимание кучки людей, сидевших на ступеньках синагоги. Он был похож на проповедника, какие порой появлялись в Галилее, объясняя на свой лад мудрость и заветы Книги.
– Я пришел, чтобы указать вам прямые пути в Царство Небесное, – начал он свою речь, обращаясь к трем рабочим, проходившим мимо. С серпами в руках, утомленные тяжелым трудом и безжалостным солнцем, они остановились и стали разглядывать его, слегка прищурившись, с недоверием мытарей, отчаявшихся найти в жизни свой путь.
– Вы не услышите от меня того, что говорит ваш рэбэ, фарисей или седукей. Расскажу я вам истины, которые сокрыты от вашего разума и которые никто вам не расскажет.
К косарям присоединился молодой мужчина лет двадцати пяти– двадцати шести, примерно того же возраста и роста, что и Ешуа. В выцветшей одежде, но аккуратно подстриженный, он рассматривал окружающих угрюмым, подозрительным взглядом.
– Как тебя звать, рэбэ? – В его голосе звучала злая сила и холодная жестокость.
– Есу. – Ешуа произнес свое имя на арамейский лад. – А тебя?
– Симха. Ты сказал – фарисей? – Бас его был раскатистый и громкий, как у великана. – Кто же радеет за народ больше, чем фарисеи? Кто идет на смерть в борьбе с римлянами, если не фарисеи? Кто, как не фарисеи, против римского рабства?
Не было у Ешуа ни одной проповеди, во время которой он бы не услышал гневный протест против нападок на фарисеев. Эту секту народ признавал и любил, и потому неудивительно, что в малой кучке его слушателей оказался защитник фарисеев, а, быть может, один из членов их секты.
– Рабство – это только навязанное нам ярмо, – ответил Ешуа, воодушевляясь. Любое возражение вызывало у него яростное желание ринуться в словесный бой. – Мы должны быть свободны внутри, свободны духом. И если мы выберем эту свободу, у нас никто не сможет ее отнять.
