– Что же это вы, драгоценный, нас пугнуть решили? Куда это надо было так глубоко нырнуть, чтобы выбираться обратно так долго?
– Как долго?
– Долго, долго… – пальцы врача никак не хотели справиться с тугими узлами на вязках, отсыревших от пота и ставших неподатливыми. Подключилась было сестра, но была отослана окрепшим голосом. – Еще глюкозу… Или, нет, давай сразу обильный завтрак. Подготовь там пока… А как переоденется, проводишь. Проследи, может нужна будет какая помощь.
Возвращающиеся постепенно ощущения жизни как-то малорадостны. От сырого холода по мышцам спины прокатывается знобящая судорога и, пронзив, застревает где-то внизу живота острым сосущим голодом. Задыхаясь, отфыркиваешься от неестественно густого аромата мочи (или это все тот же аммиак?) и прикладываешь просто чудовищные усилия, чтобы выкарабкаться из вороха чего-то, условно воспринимаемого постелью. И тут же под руки подхватывают двое, до этой поры пребывавшие в расплывчатом состоянии у дверного проема. Опять они! Вот они – те лица!..
– Да-да, пожалуйста, – адресуется врач. – Я сейчас подойду в палату… Впрочем, нет, чуть позже. На втором, у женщин глянуть надо. Где-то минут через сорок… Помогите переодеться и дождитесь Надежду Михайловну. Договорились, Морозко?..
Надеюсь, это он не мне? Не дурдом – сказка!.. И я, хочется верить, не до такой степени псих…
Палата. Два решетчатых окна по южной стене, одно – в северной – смотрит во внутренний дворик… Шесть кроватей, вразбивку с допотопными тумбочками, головами на запад; четыре – на восток – на некотором расстоянии от дверного проема без, собственно, двери, как и во всех остальных палатах. Потолок очень высокий, но ощущение придавленности им не покидает никогда и, временами, даже физически чувствуешь нехватку воздуха.
Сопровождающие доставили тело к кровати у окна, где на тумбочке угадывались знакомые кружка, полотенце и пенал из кожзама с туалетными принадлежностями. Остальное обнаружилось в емком пакете под кроватью у изголовья…
– Справишься? – иронично, но с добродушием, блеснул глазами сухощавый, слегка лысоватый субъект средних лет, помогая откинуться на прислоненную к кроватной спинке подушку. Достав пакет с личными вещами, он деловито вытряхнул содержимое на застеленную грубым одеялом поверхность.
– Трудись, сейчас Надежда подойдет… – И отошел к своей тумбочке у противоположной стены.
Его молчаливый товарищ, лохматый крепыш с землистым лицом, еще с минуту посопел над душой, стараясь напоить холодным сладким чаем, покачал головой без определенных эмоций и отправился следом. Вытянув тело на всю длину койки, он запустил пальцы обеих рук в дебри буйной прически и заскреб ими сосредоточенно. При этом лицо его приняло умиротворенное с приблажью выражение, каковое можно иногда наблюдать у некоторых недалеких дурочек, любующихся перед зеркалом на свое отражение.
– О-о-ох! – выдохнул он с присвистом. – Да когда же до душа добраться-то получится?
– Всему свое время, Морозко, – проворчал на соседней кровати некто третий в спортивном костюме и аккуратной стрижке, отодвигаясь с явным неудовольствием. – Ты, главное, до этого времени скальп постарайся не содрать. Или умудрился уже зверье развести в своих джунглях?
– И какое же это время «свое»? Кто-нибудь знает?
– Спроси Экклезиаста… – отмахнулся сосед.
– Кого?!.. Какого …аста?! – в голосе лохматого обозначилась подозрительность, а лицо пошло пятнами. – Вова, это он про кого так? Он с намеками, что ли?! Где он тут видел этих «лезбиястов»?
