Рекруты двигались реденькой группой, каждый сам по себе, но все же не теряя друг друга из виду. Иногда, сбиваясь по двое-трое, люди на ходу обменивались примитивными шуточками и усталыми подколками. Держать темп было непросто, и пустые разговоры смолкли уже через пару часов. Кто-то решил ускориться и убежал вперед, кто-то решил выбрать дорогу полегче. Штерн не обращал на это внимания. Еще у ворот лагеря он внимательно рассмотрел простенькую карту, прикинул лучший путь, и теперь был сосредоточен только на том, чтобы двигать ноги. Он быстро втянулся в ритм и не особо смотрел по сторонам, подмечая только нужные холмы, повороты дорог и редкие куртины степных рощиц. Он не двигался быстрее всех, но его неторопливый бег съедал километр за километром с уверенностью метронома. К середине солнечного дня некоторые курсанты послабее стали подтягиваться чуть ближе, следуя его ритму. Так было легче. Штерн по-прежнему бежал молча. К вечеру около него, чуть обгоняя или отставая, уже собралось около десятка человек. Лишь небольшая группа из крепких отличников лагерного стадиона виднелась далеко впереди. Где-то там оказался и Джинн, так что день Штерна прошел спокойно и почти приятно. Юноша дышал расслаблено и ровно. В шаге от него так же размеренно бежал Диез. Вскоре после выхода из лагеря он поравнялись, кивнули друг другу и с тех пор в равной мере делили и ветер, и солнце, и драгоценную, пахнущую тухлятиной воду. Оба ничего не спрашивали, изредка косясь друг на друга оценивающими взглядами.
Хотя с наступлением сумерек двигаться стало легче, Штерн остановился у группы искореженных ветром деревьев, едва только солнце нырнуло в туманную дымку дальних холмов. Сухая земля редко казалась ему такой удобной и мягкой. Блаженно вытянув почти бесчувственные ноги, он подставил лицо сумеречному младшему брату сурового суховея. Кто-то из курсантов нашел в себе силы сложить крохотный костерок, и уютное потрескивание веток добавило вечеру завершенности. Уставшие люди негромко перебрасывались словами через мерцающие и опадающие язычки пламени. Впервые за долгое время Штерн ощутил знакомый уют.
Диез опустился рядом. По-кошачьи длинно потянулся, подкинул пару веточек в огонь. Проверил обувь. Обменялся парой слов с другими рекрутами. Уставился на здоровенные, серебряными каплями висящие звезды.
– Слушай, столько времени рядом, и до сих пор нормально не познакомились. Скажи, Штерн – это правда твое имя, или прозвище? – голос прозвучал с такой натянутой непринужденностью, что Штерн совершено искренне рассмеялся.
– Меня так зовут. Мама говорила, в честь Основы Герхардта. А почему ты подумал про прозвище?
– Знаешь, среди милитов есть старый обычай брать псевдонимы: на территории лагеря Боевого полка мало кто хочет связывать себя с гражданской жизнью. Иногда опасаются той стороны, иногда этой. А милитам не важно, как тебя звали раньше, пока все знают, что ты – это ты, – напряженность на выразительном остроскулом лице постепенно сглаживалась.
– Зачем опасаться гражданских? – Штерн искренне удивился.
– Так уж повелось, в рекруты идут не только по собственному желанию. Полки не выдают своих, и люди, нажившие себе проблем в стенах каменных домов, бывает, ищут спасение за деревянным частоколом. Не сказать, чтобы командиры были в восторге от такого пополнения, но поток желающих не так широк, сам знаешь. В конце концов, все равны перед инструктором.
