Да, передавали фильм, кажется, американский. Показывали побег из фашистского концлагеря. Группа несчастных заключенных: мужчины, женщины, старики, дети – прорвав колючую проволоку, выбежали на минное поле. Они бежали по нему минут десять. Бежали и взрывались.
Остались в живых лишь двое: самые красивые заключенный и заключенная, которых застрелить и подорвать невозможно.
Инвалид Сирена рассвирепел:
– Все не так! Этих двоих должны были подбить еще в начале минного поля! Только инвалид один должен был выжить – старик один.
Я попробовал успокоить Сирену.
– Такой у этого фильма сюжет.
– Плевать на сюжет, – Инвалид подкатил на своем кресле к телевизору и злобно ударил по нему протезом. Удар вышел очень сильным. Картинка всколыхнулась, и… фильм неожиданно открутился назад, будто мы смотрели видеомагнитофон. Вновь заключенные разорвали колючую поволоку, выбежали на минное поле, и под обстрелом солдат рванули в сторону леса, к свободе. Бежали они, как и в прошлый раз, минут десять. Первыми взорвались самые красивые, затем все остальные. Добраться до леса удалось только одному человеку – невзрачному старичку-инвалиду.
– Вот так-то, – сказал инвалид Сирена, потер одну протезированную ладонь о другую протезированную ладонь и отъехал совсем далеко от телевизора.
– А теперь, – очень серьезно сказал он, – забери, пожалуйста, этот телевизор из моего дома.
Он меня совсем не развлекает. Если девать некуда, так отдай Феликсу. Ему, может быть, будет интересно. Или же выкинь.
– Пусть себе стоит – много места не занимает.
– Понимаешь, он тут просто не нужен. Места, конечно, он много не занимает, но я иногда по комнате катаюсь, а он на полу стоит – неудобно.
– А ты объезжай, – посоветовал я. – Так интересней кататься.
– Нет, я ведь в потолок смотрю, когда по комнате катаюсь – ощущение полета дает!
– Как знаешь. Ладно, – согласился я и очень обиделся на инвалида Сирену. Затем взял телевизор и немного рассерженный вышел из комнаты, не попрощавшись с другом. Я решил не заходить к Феликсу и выкинул телевизор в помойный бак, так как идти до него было ближе, чем до Феликса. Вот и все, с телевизором покончено. А жаль, ведь я так хотел видеть инвалида Сирену радостным, счастливым.
Старый, очень толстый альбом с пожелтевшими фотографиями был пылен, но не грязен. Он лежал на журнальном столике в абсолютном одиночестве.
– Почему с меня не вытирают пыль? Почему уже столько лет шустрые пальцы назойливых юнцов не открывают меня? Как будто они не знают, что я храню фотографии Волооких. А у них пять дочерей и ни одного сына! Девочки пышные стройные. Помню, как раньше страницы с фотографиями Моники просто дымились от жадных взглядов любопытных юнцов.
– Ха-ха, – едко усмехнулся пыльный столик. – Юнцы нынче довольствуются порнографическими журналами, полными сверхмониками, да ещё и голыми.
– …А младшенькая Волоокая, когда была совсем ребёнком, как она любила смотреть свои фотографии, прямо не оторвать её от меня…
"Мама, мама, смотри, – радостно кричала она, – это я в зоопарке с жирафиком, это я с обезьянкой…" Жаль, что на той фотографии было сложно понять кто там обезьянка, а кто младшенькая Волоокая, крошка Бильярда. Бильярда была единственной из пяти сестёр обижена природой.
Пожалуй, я любил её больше всех, так как она очень долго любила меня. Когда остальные четыре меня забросили и показывали лишь только своим юнцам, она часто прибегала в мою комнату…
