***
Два следующих дня протянулись для Дилана, как две недели. Он твердо разделял мнение, что дьявол мучает грешные души в аду тем, что заставляет их ждать; он ненавидел ожидание – оно вынуждало его чувствовать себя некомфортно в собственном теле, отчего хотелось снять кожу, вылезти из плоти, оставить ее где-то далеко, но он не мог позволить себе такую роскошь, поэтому метался, как бешеный, даже если внешне оставался страшно спокойным, бродил по коридорам, по улице, думал, очень много думал, уставал от раздумий, снова бродил, лежал, пытался отвлечься книгой, несколькими книгами, потом повторял домашнее задание, которое перепроверял перед этим несколько раз, пил кофе, курил, опять бродил, а потом замечал: прошло всего лишь несколько часов. Хотелось выть от неизвестности, гнев к которой рычал в нем, как голодный пес, бился из стороны в сторону и грозился сорваться с цепи. Юношу могли бы отвлечь другие люди, беседы с ними, но почти все, услышав о такой огромной радости как «вынужденный отдых», условно говоря, забились в свои стены и не выходили. «Всего лишь одно убийство, – мысленно возмущался Дилан, шагая вверх по лестнице, – а все попрятались, будто половину университета вырезали. Их даже не проверяют. Идиоты. И не с кем поговорить». Два дня шестеро друзей не виделись, но никто, впрочем, из них не прятался, хотя, может, некоторые и скрывались, желая побыть в одиночестве. Мэрион, к примеру, как можно было предположить, пользовался свободным временем в полной мере – сидел за учебниками; собственно говоря, так, наверное, поступили практически все, за исключением, может быть, Фэлиса, который, скорее, открыто ласково отозвался бы о своей матери, которую всегда звал только по имени, чем взялся бы за гору долгов. Но они мало чем волновали Дилана. Ему был непонятен его брат, с детства не терпевший учебу, неусидчивый, проще говоря, такой же – но и от него не было слышно все эти дни. Направляясь в сторону его комнаты, Дилан предполагал, почему его решительно забыли, но адекватной, с его точки зрения, причины он так и не нашел. Добравшись до двери в конце коридора – первой или последней, как посмотреть, – он постучал по дереву, стараясь делать это так, чтобы стук не выдавал все накопившееся негодование раньше времени.
Через полминуты дверь открылась, и показалась голова Мортимера. Он был взъерошен, щеки покраснели, волосы растрепались; белая футболка съехала с плеча, штаны были натянуты, но не застегнуты – видимо, одевался впопыхах. При виде брата он широко улыбнулся, но внимание Дилана метнулось за его фигуру: там, на кровати, сидела, прикрывшись одеялом, девушка, в которой юноша узнал Еву, свою одногруппницу; увидев Дилана, она отыскала свои вещи и, быстро одевшись, поднялась с кровати. Девушка взяла в руку туфли и тихо протиснулась между близнецами, подмигнув на прощание Мортимеру и кивнув Дилану. Братья проигнорировали невербальные обращения и не проводили ее удаляющуюся спину взглядом.
– Ева? – сказал Дилан. – Ты серьезно? У нее же кокаин вместо мозгов.
– А что? – усмехнулся Мортимер, отходя в сторону и пропуская брата. – Девушки сводят меня с ума.
Закрыв дверь, он прошел к кровати, припрыгнув, сел и смотрел за тем, как Дилан настежь открыл окно, чтобы свежий воздух стер плотный запах пота и постели. После этого Дилан взял стул из-за стола, развернул его спинкой к кровати и сел к брату лицом, расставив ноги в стороны и свесив руки со спинки.
