Как часто бывает, в ожидании чего-либо важного, время тянется для ожидающего мучительно медленно. Когда же страшишься чего бы то ни было, пусть того же самого, время, лучшая всему мера, вдруг резво набирает обороты, колдуя над часовой стрелкой на циферблате. Тогда в календаре быстрее прежнего перечеркиваются дни, и с тревогой понимаешь, что суток до волнительного мига не так и много.
Энни не знала, конечно, как скоро – да и скоро ли? – наступит тот самый момент. Она ждала, в нетерпении разглядывая тот самый календарь, каждый вечер долго рассматривая даты.
И неделя, и две, и даже три, до той поры, пока на смену ожиданию не явилось непонятное беспокойство, а затем осмысленный страх. Ей предстояло родить, и она вдруг поняла, что она слаба, её тело непригодно для высшего предназначения.
Да, она с трудом вмещает всю нежность, любовь к своему малышу, хочет видеть его, пересчитать пальчики на ногах и руках, заглянуть в глаза… Но ведь это…
Энн Хауард считала дни, но боялась каждого нового утра.
***
24 декабря 1960.
Она не была готова!
Утро Сочельника началось внезапно, когда тишину спальни прорезал дикий вопль Энни. Её муж, уже привыкший просыпаться от любого шороха – Энни считала это замечательным навыком, когда родится малыш! – вскочил с постели и увидел, как исказилось от крика лицо жены, она схватила его за запястье, попытавшись приподняться.
– Мне ещё не пора, не пора… – причитала она. – Только неделя!
Она в страхе опустила ладонь на живот, проговорила умоляюще:
– Малыш, потерпи немного, не сегодня, прошу тебя…
Очередная схватка заставила её вскрикнуть.
Лицо Энни исказила судорога боли, и оно изменилось до неузнаваемости, резко утратив былую привлекательность. Девушка разом страшно побледнела, а потом к её щекам прилила кровь, и кожа местами покрылась красноватыми пятнами. В её теле вдруг пробудилась какая-то злая сила, с которой она держала руку супруга, причиняя ему боль.
– Больно… – вскрикнула она, и повлажневшие от непролитых слез глаза заметались по комнате, словно она стремилась запомнить каждую деталь обстановки перед тем, как сойти с ума.
Жена Калеба горела дьявольским огнем, а внутри неё, будто маленький враг, малыш устремился к жизни, к выходу с таким упорством, что удивительно было, как женщина ещё цела. Муж горел вместе с ней, как и клялся когда-то; и в болезни, и в здравии.
Потом молодой мужчина почувствовал, как жена отпускает его руку. Он испугался было, что она начала слабеть, но она лишь положила вторую руку на живот, и сотрясаясь от усилившихся схваток, попыталась выровнять дыхание. Надрывные вдохи её вскоре превратились в связную, но чуть слышную речь:
– Калеб, разбуди маму, приведи сюда, а после… – она скривилась от очередной судороги схваток, – после делай, что она скажет!
Он смотрел на неё ошарашенно секунду, как будто неожиданно разучившись понимать человеческую речь. Он только видел измученное лицо любимой; она смежила веки, прикрыла глаза, на кончиках ресниц несколько прозрачных капель никак не желали упасть… Потом, найдя в себе немного сил, она повторила:
