Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая - страница 17

– Таня, а ты почему не рисуешь!

Учитель наклоняется и кверх ногами на моём альбомном листе даёт несколькими штрихами собачьи головы; гончих, конечно, с длинным носом и с очень красивыми мягкими ушами; затем говорит мне: а на втором плане у тебя может быть усадебный дом Троекурова, с белыми колоннами, нарисуй сама; смотри, как на доске. Я удивлённо смотрю на доску: а там уже какой замечательный рисунок, я и не видела, когда он успел нарисовать!

Сергей Афанасьевич распрямился от моей парты и теперь обращается ко всем нам сразу: ребята, вы не должны просто срисовывать с доски, на доске представлен лишь один возможный мотив, или вариант; а у вас у каждого должно быть своё представление о том, какую можно создать иллюстрацию к обложке этого романа. Тема псовой охоты занимает в романе «Дубровский» важное место, поэтому можно изобразить гончих, но не ограничивайтесь, пожалуйста, этим, вспомните, подумайте, что ещё можно нарисовать, продолжает он. Пистолеты!!! – азартно слышится с разных рядов, но учитель строго качает головой. Сергей Афанасьевич теперь медленно ходит по рядам и смотрит, у кого как получается; этот урок проходил в третьем кабинете – кабинете истории; окна выходят на школьный, весь колючими акациями по периметру заросший садик, а в садике, как известно, небольшая метеоплощадка.

Он учился у моей мамы.

Неожиданно вспомнив тот далёкий, на редкость необычный интересный урок, я спрашиваю у Жени: где работает Сергей Афанасьевич? «Серёжка?» – уточняет-переспрашивает он; улыбается: пошутил! Дак его же не взяли тогда в нашу школу, он хотел в нашей школе работать, Тань, он в Тогучине сейчас работает, ему квартиру уже дали! Он берёт со стула свою шапку и подбрасывает её над головой. Я был у них, хвастается Женя. Он не сразу возвращается в чтение, встаёт и долго разыскивает на полках ещё какую-то нужную ему подшивку журналов.

К моему приезду красивые берёзовые веники почти все благополучно съедены кроликами. Я стараюсь без упрёка в голосе заметить, что я бы их тогда как попало связала для кроликов, а не ровно и аккуратно. Не обрубала бы старательно топориком на чурке кончики веточек, а они-то и есть самые тонкие и, наверное, для кроликов самые вкусные… Но папе абсолютно нечего сказать мне по этому поводу: с началом забоя он каждый день скармливал им ровным счётом по одному красивому ровному берёзовому венику. Да и осиновых веточек добавила бы, жёстко думаю я про себя. Кролички любят осинку. Почему бы и нет? Я вспоминаю свои очень долгие, как мне сейчас стало понятно, первые летние каникулы: что-то я была далека от всего простого, трудного, будничного и прозаического; всё было чересчур празднично, невесомо, весело. Мои родители просто не могли на меня нарадоваться-наглядеться!

А сейчас папа жадно и вместе с тем как-то искательно смотрит на последний берёзовый веник; всем своим видом он показывает: париться в бане – баловство, в парилке и без веника всегда очень жарко, и зачем зря замачивать в тазике такой хороший веничек, а вот кроликам важна клетчатка, а ему совсем некогда заняться тем, чтобы выписать и привезти сена, теперь уж только после забоя. И чтобы я не стала возмущённо прятать оставшийся веник, папа говорит мне отвлекающе-примирительно:

– Таня, а пойдём-ка, я тебе покажу чудо природы! Ты такого ещё не видела!

Мы заходим в дровяной сарай, где вдоль бревенчатой стены стоят кроличьи клетки, большие, бывшие старые соболиные, и папа открывает одну из них. В стороне от гнезда сидит крольчиха, важная и толстая. Она сосредоточенно смотрит прямо перед собой, как египетский сфинкс; на наше вторжение никак не реагирует. Папа держит ладонь над гнездом, и я вижу, как крольчата, все в пуху, начинают подпрыгивать: они думают, что это мамаша пришла покормить их. Папа доволен фокусом: