Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая - страница 18

– Давай, Таня, твою руку, ты удивишься! Видишь, как крольчата подпрыгивают! Они чувствуют человеческое тепло!

Я тоже держу руку над гнездом, и крольчата тоже начинают подпрыгивать! Я без сожаления отдаю важной мамаше, у которой такие грамотные крольчата, берёзовый веник, что я держала-прятала за спиной, и она с удовольствием шелестит сухими листочками, так же бесстрастно глядя перед собой, только носик у неё чуть-чуть двигается. Мы смотрим на неё внимательно.

Потом папа говорит ей: дак тебе, наверное, много будет одной-то, там ещё одна самка у меня есть, и снова открывает дверцу и делит веничек на две части, вторую часть забрасывает соседке. Все рамки клеток исписаны таинственными надписями мелом, означающими, скорее всего, даты покрытий и окролов крольчих. Я спрашиваю, кусаются ли эти важные толстые крольчихи. Папа даёт мне урок кролиководства: нет, Таня, они не кусаются, в крайнем случае они могут лишь окарябать, если им что-то не понравится; у них очень сильные передние лапы; вон та меня немного оцарапала, дура. Папа презрительно показывает на клетку с глупой злой крольчихой; потом засучивает рукав, и я вижу две царапины, но не тонкие, как оставляют кошки или даже норки, а серьёзные очень неприятные царапины.

Но в целом эта отрасль ЛПХ развивается у нас не так успешно. «Ринит, – говорит папа мне сокрушённо. – “Мокрая мордочка”. С фермы занесли. Ветврач сказал, надо делать здесь полную дезинфекцию».

…В один из своих приездов, летом, я слышу, как мама напоминает папе – а то он забыл! – что я приехала: «Папка, ведь Таня приехала! надо приготовить что-нибудь вкусное! Забей-ка кролика!» Папа отвечает очень смешно, мне смешно; назидательно:

– Животных нельзя убивать!

Но, конечно, он согласен, что жареный кролик – это неплохо, и выписывает у директора 2,5 кг кролика и велит мне прийти к нему на работу ровно в четыре часа без опоздания. Но директор не любит кроликов нам выписывать, жадится почему-то, так что это бывает крайне редко. Папа рассказал мне, как сказал на это однажды ему в сердцах что-то такое, чтобы он не жалел для своего главного зоотехника кроликов. А то в совхозе тоже будет мало кроликов, зашантажировал однажды мой папа этого директора.

Слушайте, я вспомнила один интереснейший разговор, который происходил в зоочасти; когда именно это я его слышала, не могу припомнить. Но неважно. Из Зверопрома прислали замечание, что в отчёте о работе кроликофермы, в графе «внутрихозяйственное потребление» стоит большая, по мнению Москвы, цифра, и этот недочёт подлежит непременному исправлению. Нина Петровна Мамонова поднимает от бумаги голову и спрашивает задумчиво:

– Геннадий Александрович! Так как написать-то? Что ответить им?

Папа постукивает пальцами по столу и отвечает ей серьёзно и тоже очень задумчиво: ответить надо, ты знаешь, Нина Петровна, по-еврейски… Я тут же мысленно перевожу с еврейского на русский: как странно, что и далеко от Москвы, в деревне, люди тоже любят вкусно покушать, как это удивительно для Москвы.

Мама сетует, что во время забоя папа приходит с работы поздно, фонарей в деревне почти что нет (лишь прожектор светит от клуба), совершенно ничего не видно, и не встречала ли я в магазинах фонарики. Да, в Белоярке зимой по вечерам принято ходить с фонариками; у нас были раньше, конечно, разные: и с круглыми батарейками, и с плоскими; но всё когда-нибудь ломается, вот фонарики и сломались. Я с жаром обещаю маме купить фонарик. (Я куплю его красный, очень мощный, на шести круглых батарейках, для автолюбителей; а тех, маленьких, старых, настоящих карманных уже нет почему-то во всей Москве. Я пошлю этот фонарик в посылке, чтобы родители не ходили понапрасну по темноте; но он совершенно не приживётся у нас, и потом благополучно и как-то безнадёжно сломается.)