Для нее не стало человека важнее Штернберга. За Лолу-Лолу ей заплатили мизерную сумму пять тысяч долларов, в то время как Янингсу за учителя Унрата отвалили двести тысяч в той же валюте. Ну и что такого? Она же начинающая. Никакой зависти, никаких эмоций: получила то, что положено по рангу.
На съемочной площадке работала с удовольствием, с радостью. Делала столько дублей, сколько хотел Джозеф (он стал для нее уже Джозефом), никогда не выказывала претензий, малейших признаков усталости, покидала студию, когда объявляли конец смены, с чувством выполненного долга, не нарушив ни единого правила.
Это – как в спорте. Гимнастка пытается сделать на бревне «ласточку». Тренер кричит ей:
– Ну, какая же это «ласточка»?! Попка ниже спины! Это уже не «ласточка», а «ворона»!
Марлен не была вороной ни при каких обстоятельствах.
Когда съемки «Голубого ангела» были закончены и отпечатана первая копия, Штернберг вклеил после песни «Я создана для любви» кусок черной пленки.
– Что это за штукарство?! – кричал Янингс, узнав об этом.
– Зачем? – спросила Марлен Джозефа.
Он не ответил. Только загадочно улыбнулся.
На премьере после песни Марлен вспыхнули аплодисменты. Публика аплодировала ровно столько, сколько предусмотрел Штернберг.
Судьба будто специально готовила для нее встречи и влюбленности. Как только Марлен начала сниматься на «Парамаунте» в «Марокко», в павильоне появился французский шансонье Морис Шевалье, имя которого гремело по всему миру. Он не спускал с Марлен глаз и простоял так до конца смены.
В Голливуд его пригласила та же студия, приготовив для него сценарий музыкального фильма, съемки которого начались в павильоне с Марлен по соседству.
«Я ежедневно вижу, как она, прелестная, недосягаемая, отсутствующая и потому похожая на сомнамбулу, проходит на площадку, где проводятся пробные съемки. Я провожаю ее взглядом, тонкие, длинные ноги, полные, как раз в меру, бедра, великолепная грудь. А лицо! А глаза!» – написал Морис в дневнике. Но все не находил способа приблизиться к неприступной.
Сделал другой ход – познакомился с ее партнером по «Марокко» Гарри Купером. Нашел, что он похож на не умеющую говорить борзую, что вывели на прогулку. О Марлен – ни слова. Был так молчалив, что Морису показалось: они обменялись едва ли двадцатью словами, хотя вроде бы симпатизировали друг другу. Как товарищи по несчастью?
Морис все же решился и однажды в ресторане подошел к Марлен и сказал ей о восторге, что вызвали ее работы в кино, в ответ получил приглашение занять место за ее столом. С того дня они в перерывах вместе пили чаи, говорили о Франции, к которой Марлен оставалась неравнодушной. Почти ежедневно вместе ужинали.
«Она – чудесный товарищ, – записал Морис в том же дневнике, – остроумна, даже блистательна, и при этом трогательно внимательна, надо признать: подруга столь же нежная, сколь привлекательная».
А дальше события развивались с молниеносной быстротой. Об их отношениях на студии пошли разговоры. Они тут же дошли до Парижа, и супруга Шевалье не медля появилась на «Парамаунте».
«Марлен считает, что нашу дружбу надо прекратить, раз она вызывает осложнения, – записал Морис. – Но я не могу больше жить без того, что принесло мне счастье».
Разговор с супругой, выяснение отношений и развод.
Съемки Мориса подошли к концу. Марлен, ненавидя прощания, упростила их до минимума: никогда не ходила на перроны вокзалов, в аэропорты, на пристани, не вынося клятвенных слов расставания. Заменила их одним – «встретимся». Обходилась, как она говорила, «без мишуры откровений».
