Читать онлайн Александр Цыганов - Курдюг

© Цыганов А. А., 2020

© Фролов Э. В., оформление. 2020

© Издательство «Родники», 2020

Писатель из Вологды Александр Цыганов – человек необычной судьбы. Банально, но в данном случае серьезный факт. Виктор Петрович Астафьев мне как-то с хитринкой говорил, что когда он переезжал в конце 60-х годов из Сибири в Вологду, то о новых своих местах знал лишь присказку: «Вологодский конвой стреляет без предупреждения! Шаг вправо, шаг влево – считается побег!» Не знаю, почему моих земляков по всей стране записали в стражников. Их было у российских острогов не больше, чем тех же красноярских земляков Астафьева.

Так вот – писатель Александр Цыганов именно оттуда, и повесть он написал с таким же, не без вызова (или не без смирения?) названием «Вологодский конвой». Десять лет Александр отслужил начальником отряда в колонии усиленного режима с осужденными, совершившими тяжкие преступления. В местности со зловещим именем – Курдюг. Казалось бы, «зверь-человек»!.. А на самом деле Александр Александрович доброй и даже ласковой души мужичок, и его прежняя «государева повинность» никоим образом отрицательно или даже разрушительно на нем не сказалась. Он так и пишет свои повести и рассказы – с мягким юмором, с шутками-прибаутками, но за которыми, как за служебной шинелькой, бьется ранимое сердце, раздираемое горем людским.

Вообще, здесь неплохо бы нам разобраться. Тем более, пример поведения «добропорядочных» американцев в иракской тюрьме перед глазами. Что это? Плоды самого «демократического» общества с его системой тотального контроля за человеком? Стоит какому-то Биллу или Джону вырваться из привычного для него круга, где он «очерчен» со всех сторон, и он звереет, теряет всякий человеческий облик. В таком случае – перед нами гибельный для нас пример общества, которое пострашнее фашистского.

Я не буду продолжать эту тему, здесь разговор долгий. Пример этот привел для сравнения и удивления. Последнее чувство относится, как я сказал, к судьбе, в том числе и творческой, Александра Цыганова. Для себя он вывел и ответ на мой вопрос: «И только тогда, в осиянные секунды любви ко всему сущему, родилось и стало моей второй натурой сострадание, возбуждение которого, по определению Достоевского, является истинной тайной творчества». Добавлю, что Александр родился в местах, как говорится, благословенных, в деревне рядом с Ферапонтовским монастырем, там, где фрески Дионисия. Льющийся в соборе Рождества Богородицы свет от стенописи, пронзает наши души именно таким состраданием к блуждающему во грехе человечеству, всеобъемлющей любви к нему, неразумному. Так что Цыганов взращен и под этим светом. Прежде всего, под этим светом, а не под американским мраком.

Я хочу пожелать Александру Александровичу Цыганову, моему в какой-то мере ученику по семинару молодой российской прозы в Лемью под Сыктывкаром (как давно это было!), чтобы он оставался вологодским стражем всего того доброго и светлого, что еще есть в наших душах.

Вад. Дементьев,

лауреат Большой литературной премии России

Вологодский писатель Александр Александрович Цыганов прошёл суровую школу жизни, поэтому не случайно его учителем в трудном деле писательского мастерства является Фёдор Михайлович Достоевский. Об этом свидетельствует его книга повестей и рассказов «Помяни моё слово» (Вологда, 2018), наиболее полно представляющая его творчество. Но вот появилась его новая повесть с несколько зловещим названием «Курдюг», как отметил сам автор. Это произведение написано настолько густо, настолько многопланово, что вызывает у внимательного читателя множество мыслей и чувств. Смысловая глубина и сердечное осмысление событий в этой повести требуют достаточного времени для её правильного восприятия. Сюжет подобен беспощадному огню, который жжёт ужасом жестокого преступления и насилия. Эта огненность подчёркивается и невероятной для северных краёв жарой, которая пытается уничтожить всё живое в тот день, когда происходят описанные события. И вместе с тем в повести светит благодать честного человеческого сердца, способного и в бедственной ситуации оказать милосердие даже врагу, даже преступнику, рискуя при этом потерять собственную свободу и благополучие.

На первый взгляд покажется странным, но эта повесть о событиях в колонии усиленного режима в вологодском посёлке Курдюг напомнила мне повесть А.С. Пушкина «Капитанская дочка». Дело в том, что А.А. Цыганов продолжил русские православные традиции, которые так ярко проявились в этой повести А.С. Пушкина. Во-первых, это отношение к насилию и бунту. Всем известны слова Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Правда, в повести А.А. Цыганова взбунтовался только один человек: не вытерпев постоянного унижения и отстаивая своё человеческое достоинство, он убил обидчика – закоренелого преступника – Серегу Кожевникова. Но что особенно страшно: он, этот убийца – осужденный Витька Трошин – был самым смирным и работящим. Русский человек долго терпит, но бунт его – беспощаден.

Во-вторых, повесть А.А. Цыганова, так же, как и повесть А.С. Пушкина, проникнута мыслью о единстве русского народа перед лицом истины, несмотря на гражданские междоусобицы. Так же как честный молодой человек Гринёв в «Капитанской дочке», главный герой повести Цыганова, оказавшись среди «разбойников», должен сделать нравственный выбор и при этом «не разминуться с совестью». И этот герой повести – лейтенант, начальник отряда осужденных, поступает по совести даже по отношению к преступникам и духовно побеждает их. Следует отметить, что эта нравственная основа человеческих отношений – очень значима для нашего времени, когда наш народ пытаются разделить на кланы, секты и партии. Тема объединяющей силы совести и правды, которые не умирают в человеке даже в самых страшных обстоятельствах, звучит во многих произведениях писателя А.А. Цыганова.

Вместе с тем отметим, что стиль и язык повести «Курдюг» не является эпическим, как в повести «Капитанская дочка» Пушкина. Автор использует художественные приёмы сказа и психологического повествования – исповеди, как он сам отмечает в подзаголовке к названию своего произведения. Художественное содержание повести построено на принципах обратной перспективы, по терминологии Павла Флоренского. В силу этого роль читателя в воспроизведении сюжета и его осмыслении значительно повышается – требует от него более тесного сопереживания, сердечного сочувствия и даже соучастия в событиях. А это, в свою очередь, толкает читателя к значительному эмоциональному напряжению, на которое не каждый из нас способен, в силу развившихся в последнее время у русского человека теплохладности и малодушия. К сожалению, в последние времена люди привыкают поступать так, как велит им военный или чиновничий мундир и предписание начальства, а не Совесть и Истина.

Таким образом, повесть А.А. Цыганова «Курдюг» своим огненным сюжетом и горячей исповедью главного героя призывает нас услышать грозное пророчество апостола Иоанна Богослова в «Откровении» (ст. 15–16): «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну из уст Моих».

Людмила Яцкевич,

доктор филологических наук, член Союза писателей России

«…ведь он носил мундир и был солдат».

Г.Х. Андерсен «Стойкий оловянный солдатик»

– Дуй к себе живо: «мокруха» в зоне, – передо мною предстал разъярённый прапор Псарёв из дежурного наряда по колонии. – У тебя прямо в отряде Кожаного «загасили»! А я пока за медиком слетаю!

И служивый взял курс к жилым баракам возле стрельбища, что рядом с питомником для сторожевых собак, – в сторону места проживания поселкового эскулапа, почём зря деревянные мостки под каблуками забрякали. Только что своими хромачами едва дверь моего жилища на раз-два не вынес, ходуном ходила. Но если человеку после ночного дежурства удалось всего часа четыре от силы подушку «придавить» – разом было и не сообразить, что с обратной стороны блажил, – надрывался от собственного крика лагерный дежурный.

Дальше я в два счёта прыгнул в форменное обмундирование и по таким же тесово-хлябающим мосткам без оглядки наддал ходу к самой зоне, отделённой от посёлка сотрудников высоченным забором с калёной колючкой по всему периметру территории и часовыми на вышках, с утра любо-дорого подсвеченными летне наступающим днём.

За громадными железными воротами – на десятки вёрст окружённая со всех сторон непроходимыми лесами, сокрыта ото всего мира колония, чётко разграфлённая, ограниченная и, вернее верного, неподступно охраняемая.

Сразу от зелёных караульных ворот – обшарпанно-синяя дежурка для наряда сотрудников. Этот линялый утлый домик – вахта дежурного по колонии – с неизменным постоянством производит удручающее впечатление на любого, всяк сюда входящего. Внутри всё подряд покрашено такой тёмнозелёной краской, что она кажется даже чёрной, придавая еще большую муторность помещению. День и ночь – сутки прочь – вверху под железной сеткой меркнет, – тускло светит разбухшая шахтерского вида лампочка.

В дежурке первая комната с переборкой занята контролёром из конвойной роты, во второй – через порог – сам дежурный с расколотым телефоном на кособоком неказистом столе, а последняя – с громоздким топчаном и ржаво-облезшим сейфом, настежь распахнута, глаза бы не глядели.

Дежурный, исполински большого вида мрачный хохол Коля Рева, пожинающий лавры в отгадывании кроссвордов не по смыслу, а лишь по неприхотливому опыту заполнения пустых клеток, даже не чичкался, – от порога и кивнул мне на жилзону: мол, шуруй к себе в отряд, на месте разберёшься. Сами с контролерами и носа из дежурки не высунут: знамо дело, своя рубашка ближе к телу.

Без лишних разговоров я вышагнул на плац, выстланный, как и вся зона, сплошь досками, и наладился, что по полу, в направлении «запретки», – к дальнему, будто бы нерушимая стена, забору с караульной вышкой на углу.

Кругом всё как обычно: по сторонам плаца – большие стенды с неизменными изречениями воспитательного характера, на каждом шагу по паре на брата. Но больше всего их расположено возле бревенчатых бараков-отрядов – места временной прописки тех, кому поперёк горла стала своя волюшка, белый свет. В центре зоны – медчасть: сразу с улицы от плаца – вход для сотрудников и еще один с задней стороны – для осуждённых.

Сюда я и вернулся вскоре из полуторасотенного отряда подопечных, над которыми после случившегося в могильной тишине ещё с утра из одного барачного края в другой тихий ангел пролетел. Через процедурку прошёл с завхозом медчасти комнатой для приёма больных и в малюсеньком стационаре, выкрашенном извёсткой, на подстелённой клеёнке увидел своего бывшего осуждённого Серёгу Кожевникова – Кожаного. Лежит, здоровенный, прямо на полу – ноги, что кегли, блестят босые, по сторонам раскиданы. С левой стороны горла – дырчатокровавый разрыв от заточки с секиристо-зубчатым крючком, – одним махом всё наизнанку выдрало.

Не жилось человеку, как всем, в своей отрядной секции, – панцирной «шконке» с фиолетово-байковым одеялом и тумбочкой у окна, лучшего места не придумать. В этом последнем земном приюте Серёги Кожевникова – вся стенка от второго яруса до потолка была в идеально-точечном красном круге: после удара заточкой артериальной кровью приговорённого даже голову спящего соседа с ближней койки откинуло. А алая тряпка, что рядом валялась, была обычным вафельным полотенцем, которым сидельцы пытались заткнуть рану, пока Кожаный хрипел: «Меня Витька Трошин убил!»