Однако деревня была взбудоражена погромами. Правительству не верили, ходили упорные слухи о возврате продразверстки. А раскулачивания вылились в новую волну безобразий. Ради тех же соблазнов пограбить, а то и ради «галочки», ради отчетности, под кампанию подводили не кулаков, а просто зажиточных хозяев, персональных врагов местных активистов. В такой обстановке крестьяне сокращали засеваемые площади. В некоторых местах не хватило посевного зерна – выгребли вместе с «излишками». И если пошли на убыль крестьянские бунты, то возросло количество терактов против «раскулачивателей». В январе 1928 г. в сельской местности был отмечен 21 теракт, в сентябре – уже 103, в ноябре – 216.
При этом положение с продовольствием ничуть не улучшилось, оно становилось все хуже. Опять, несмотря на объявленную отмену, пришлось в ряде местностей вводить «чрезвычайные меры». А окончательное решение проблемы Сталин увидел в коллективизации. Указывал: «Нужно добиваться того, чтобы в течение ближайших трех-четырех лет колхозы и совхозы… смогли дать государству хотя бы третью часть потребного хлеба»… Кризис обострил и проблемы иного рода. Резко активизировалась оппозиция. Радек писал одному из товарищей: «В Москве нет хлеба. Недовольство масс… Мы накануне крестьянских восстаний». Считали, что можно будет воспользоваться ситуацией для перехвата власти, реанимировали свои структуры, распространяли троцкистские листовки.
Но наряду с «левым уклоном» в партии заговорили и о «правом». Хотя изначально это определение не имело отношения к Бухарину и его группировке. Как уже отмечалось, в условиях нэпа многие местные руководители вошли во вкус «красивой жизни». Вели дела с нэпманами, покрывали их махинации, «барствовали» в своих владениях, погрязнув в кутежах и сексуальных забавах. Когда начали раскручиваться дела о спекуляциях с продовольствием, подобные факты всплыли наружу. В мае 1928 г. ЦК принял постановление о «бюрократах, сращивающихся с нэпманами» в Смоленской, Сочинской, Артемовской, Ряжской и Сталинской парторганизациях. Указывалось, например, что на Смоленщине «губернские партконференции были сплошной большой пьянкой», «старые революционеры превратились в пьяниц и развратников». Было снято со своих постов и исключено из партии более тысячи руководителей, многие попали под суд. К «правому уклону» как раз и отнесли таких «перерожденцев», а потом добавили еще нескольких деятелей вроде заместителя наркома финансов М. Фрумкина, выступавшего против раскулачивания.
Но наметилось и охлаждение между Сталиным и группой Бухарина, Рыкова и Томского. Началось оно вовсе не по вопросам экономической стратегии. Сталин понимал, что ошибаться может каждый и не склонен был драматизировать разногласия. Напротив, пытался сглаживать их. Когда в марте 1928 г. Рыков вспылил по поводу «чрезвычайных мер» по хлебозаготовкам и швырнул на стол заявление об отставке, Сталин написал на нем «резолюцию»: «Дело надо сделать так: надо собраться нам, выпить маленько и поговорить по душам. Там и решим все недоразумения». Бухарин и его сторонники полностью поддержали курс на ускоренную индустриализацию, коллективизацию. Николай Иванович гневно клеймил «правых уклонистов», а на XV съезде партии требовал «форсированного наступления на кулака».
Конфликт обозначился, когда Сталин начал прижимать «феодальные княжества», образовавшиеся в различных советских ведомствах. Указания партии и правительства выполнялись плохо, в парторганизациях вскрывались все новые злоупотребления. Вот тогда-то и было обращено внимание, что различные партийные и государственные структуры живут и действуют сами по себе, подчиняясь лишь собственному руководству. Во второй половине 1928 г. Сталин решил покончить с этим, подтянуть дисциплину. Он стал вводить своих представителей из аппарата ЦК в Исполком Коминтерна, в редакцию «Правды», в профсоюзы, хозяйственные органы. В Московской парторганизации, пытавшейся отстаивать самостоятельность, были проведены перевыборы.
