От Виктора Анатольевича никогда и ничего раньше положенного времени не добьешься. Для многих его чудачества порой не просто неожиданны, а кажутся вообще фантастическими. Мне кажется, что команду и игроков надо подготавливать заранее, а не обрушивать на их головы свои соображения в последний момент. Хотя в случае Кудинова с Ларионовым и это не помогло. А мы вот пребываем в неведении. Только Матвей настроен воинственно, все над ним так и похохатывают, мол, собрался шведов под Полтавой бить. Слышал я такие настроения, что его тут кое-кто считает папиным сынком. Ну-ну, посмотрим…
Кстати, вначале почему-то за Матвея принимали меня. Ну, уж не так мы с ним и похожи, чтоб нас путать. Да, оба темненькие. Но я на полголовы ниже и плотнее намного. Но Виктор Анатольевич в первый день тренировок со мной действительно носился как курица с яйцом, не зная, кому из опытных меня доверить в напарники. Пока Матвей отсутствовал, я был седьмым-лишним. Правда, Ларионов подмигнул мне: не лишний, мол, а запасной.
С одной стороны привычные упражнения, наказы, теоретические занятия, с другой – новый коллектив, новые манера игры и концепция команды. Во все это мне предстоит вписаться. Удивительно выходить на лед на утреннюю тренировку и слышать не привычный мягкий говорок наставника, а твердый, не терпящий возражений голос Виктора Анатольевича. Удивительно сознавать, что здесь мне уже не прощают детских погрешностей, что мой первый учитель, говоря об этом, был прав. Границы моего хоккейного мира расширились. Я понял, что взрослею, что если не повзрослеет и моя игра, меня отсюда вытеснят, и кто-то более умелый займет мое место в команде.
… -Эй! – Матвей оторвал меня от мыслей, – Ты не спишь?
– Нет. Рановато еще вообще-то спать, – отозвался я неохотно и перевернулся на другой бок, чтобы лучше видеть его.
– Знаешь, что я выяснил?.. – и выдержал театральную паузу, – Что у нас в составе только ты умеешь играть в шахматы…
– Тьфу! Я думал что-нибудь интересное! – я ухмыльнулся.
– Серьезно! – заверил он, потом помолчал и сменил тему: – Папа Ольке звонил. Завтра после обеда она приедет… – и замер, контролируя мою реакцию.
– Ну и что? – я лениво хлопнул ресницами.
– Даже не обрадуешься? – насторожился товарищ.
– Матвей! Сам посуди, сколько я за ней еще ходить буду?! – раздраженно бросил я, – Не хочет, не надо, – это я, конечно, лукавил. Знал, что он ей передаст, – Третий год она меня динамит. Думаешь, мне не надоело?..
– Интересно рассуждаешь! – презрительно фыркнул он.
– Я бы посмотрел, как ты на моем месте рассуждал! Все, отстань! – я лег на спину, уставился в потолок, – Давай останешься на той же позиции, где и всегда. Смотри и не лезь. Я ей ничего плохого не сделал. Пока она одна меня терзает!
– Всего истерзала! – пихнул меня в плечо несильно, – Да брось ты, я ж это так – для приличия… Как там моя невеста?
– На целый сантиметр выросла, – буркнул я.
Он посидел с полминутки молча. Потом встал и вышел, негромко хлопнув дверью. Обиделся. Ну, и нечего было заводить этот дурацкий разговор. Это мое дело, когда, как и с какого боку подъехать к Ольке. На самом деле я, конечно же, не собираюсь отступать.
В этом вся моя натура – в невероятном упрямстве, которое все называют ослиным. Как выражается мой тренер, цели, которые я ставлю, падают передо мной с грохотом одна за другой. Их особенность в том, что не такие уж они и большие, в каком-то смысле одноразовые. Мне важно не то, что будет через год или месяц. А то, как я поведу себя завтра.
