Воскресение может существовать только в вымысле.
Как-то давно я послал статью в журнал «Вопросы литературы». Я попытался объяснить, что в черновике Пушкина частицы «не» стоят или не стоят правильно, и ошибся не Пушкин, а профессор литературы Сергей Михайлович Бонди.
Мне ответили:
– Непонятно, что вы хотите сказать.
Действительно, что же я хочу все-таки сказать?
Что профессор не прав?
– Это еще надо доказать, – ответят мне.
Еще более удивительно, как такой блестящий профессор, пушкинист, мог так ошибиться?
Ведь по сути дела, что получается. Я говорю:
Христос воскрес.
А профессор Бонди, он же Левий Матфей мне отвечает:
– Прошу прощенья. Этого не может быть. Почему? Да потому что я сам его тело унес! Мне-то уж не надо сказки рассказывать.
И всё действительно так и есть.
Профессор, как человек хорошо знающий эпоху, в которой жил Пушкин, рассматривает как бы историческую реальную ситуацию: разговор Пушкина с царем.
– Я не читал ваши три строфы…
Кто это говорит? Естественно царь. Потому что стихи пишет Пушкин, а читать или не читать их может только царь. Ведь их всего двое.
И вот представьте себе, что кто-то, пытаясь опровергнуть научную статью профессора, напишет:
– Профессор Сергей Михайлович Бонди неправ в своей научной работе, так как… был третий!
Наверное, тогда в «Вопросах литературы» они со смеху попадали от такого научного доказательства. Правда, я уж не помню, как объяснял там, что Пушкин не ошибся. Что это, так сказать, его стиль. Так вышло, что перед этим «Воображаемым разговором с Александром 1» я прочитал произведение Пушкина «Когда Макферсон издал «Стихотворения Оссиана». Там критик Джонсон пишет ответ на письмо Макферсона. Один пишет ответ на письмо, а письма другого человека почему-то нет. Где оригинал? Где само письмо Макферсона? Его нет. Но только мне стало казаться, что это, приведенное Пушкиным письмо, не только письмо критика Джонсона Макферсону, но и ответ Макферсона Джонсону. Сразу в одном письме. В одном письме два письма. Получалось, что фразу начинает Джонсон, а продолжает ее Макферсон.
Додумавшись до этого, что можно ответить, когда спросят:
– Что вы хотите сказать? непонятно.
А что скажешь? Что на самом деле люди не пишут друг другу письма? Разве они делают так: обращаются к кому-то и сразу дают ответ на вопрос. Прямо в одной фразе! Вот тебе вопрос и вот ответ. В чем дело? Зачем Пушкин так написал? Ведь так же не бывает.
А потому… подождите одну минуточку, сейчас возьму книгу. Читаем:
Моцарт
Мне день и ночь покоя не дает
Мой чёрный человек. За мною всюду
Как тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.
Страшно? А дело здесь не в страхе. Хотя, страх, наверное, способствует и соседствует с чёрными мыслями.
Почему мысли эти черные и третий человек тоже черный? Как черный квадрат Малевича. Потому что все это вымысел. То есть это непредставимо, как бы сказал Л. Д. Ландау, поэтому здесь нет цвета.
Пушкин так писал для того, чтобы создавать вымысел. Который тленья убежит и прах переживет. Вымышленный памятник и нерукотворный – это одно и тоже.
Итак, ошибка профессора в том, что он не заметил третьего. Бонди бросил подзорную трубу, когда всерьез взялся за дело. Точнее, это была не подзорная труба, а скорее микроскоп. Очень сильный, намного сильнее электронного. Надо было увидеть очень маленького черного человека, настолько маленького, что увидеть его это все равно, что снять футбольный матч шестнадцатью камерами. Иначе это просто невозможно.
