Пятое разделение - страница 6

В те дни, когда доводилось дежурить молочнику Тевье, он любил, найдя нужный абзац, сказать «отсюда учим», за что всегда получал от Клавдии фырканье и демонстрацию ее полного презрения к пошлости, до которой докатился молочник, пользуясь случайным совпадением своего дела и ошибки паспортистки, которая впопыхах при регистрации записала его банальное Тельев именем с театральной программки спектакля, на который она очень торопилась, поскольку Анатолий Александрович, заведующий паспортным столом, мужчина правильный во всех отношениях, решил именно в этот день разнообразить их досуг театром, по какой причине до сих пор не известно: театра больше ни до ни после того случая в их жизни не было, хоть и прожили они вместе лет сорок, и детей вырастили, и дети разъехались, и Анатолий Александрович успел и свою жену – паспортистку похоронить и жениться вторично на бывшем бухгалтере какого-то торгового дома, но и с ней в театр ни разу не сходил, все мучали то артрит, то поджелудочная, то недостаток белой рубахи, то понос, то золотуха.

Тевье так и отправился в жизнь с фамилией с театральной программки, долго мыкался, крутился то туда, то сюда, эмигрировал даже в Канаду, но после одумался, вернулся, осел в Питере, и однажды там на какой-то ярмарке познакомился с Таисьей, которая держала коров где-то под Вологдой, делала масло, сыры, творог и поглядела на Тевье такими синими глазами, что вынырнул он из тумана своих грез и дум, женился, стал молочником, а чуть погодя, захотев вдруг каких-то перемен, перевез семью в Малый Заиндень.

Семья Тевье и сама была сбитая, крепкая, бело-золотистая. Три дочери и пять сыновей приехали вместе с родителями сюда, принялись за дело, встали отдельным хутором на окраине Заинденя, но жизни общинной никогда не чурались, наоборот везде и всегда были слышны их песни и побасенки, а вскоре трое из детей и сами нашли своих суженых-ряженых в семье учителя, которая понемногу, принимая в себя молодежь всех дворов, стала самой большой семьей Заинденя, детей в ней рождалось иногда по три человека за год.

От площади, с заднего двора Домины, где располагались те самые термы, в центре которых был большой бассейн, наполнявшийся водой из подземной реки, которая бежала откуда-то из глубин Бора, скапливалась в колодце на лужайке между домами Лешуни и Савросьи, а дальше опять уходила под землю до самого бассейна, в нем терялась, вспелискивала когда-то в Чаше сией, а от нее терялась уж окончательно, начинались две главные улицы Заинденя – Правая и Левая.

Правая, та самая, на которой жила Клавдия и которая в Мастерах расширялась Ярмарочной площадью – майданом, как называли ее тогда, когда в дальнем Киеве не забрали у всех майданов имя это только себе, и означало ее имя только принадлежность маю и первому торгу и более ничего, а после майдана доходила как раз до хутора Тевье. В Мастерах стояли мельница, кузня, плотня и гончарная мастерская, а при них домики тех, кто занимался простым и понятным делом: хлебом, деревом, глиной, железом.

Чуть поодаль в глубине липовой аллеи, отходящей от майдана вглубь Заинденя, жили три сестры, каждая в своем, но под одну мерку сделанном домике: белостенных, с кустами роз, чабушниками, жимолостью и девичьим виноградом, с палисадниками, полными цветов и аптекарскими огородиками с чабрецом, мятой и душицей, с альпийскими горками чуть поодаль домиков, вспыхивающими вересками и камнеломками, с прудиками, в которых танцевали летом на тонких стеблях кувшинки и лотосы, со скамьями в тени плакучих ив, с беседками, укромно спрятанными в сиренях и черемухах. Все, что шилось, ткалось, прялось, вышивалось, вязалось и валялось в Заиндене, все мыла и душистые воды, все кремы и притирки, многие из которых уходили в далекие страны, все для уюта, красоты и неги делалось в этом тридворье.