– Супер, – процедила Кристи. Порез был неглубокий – хоть здесь повезло. А то можно было бы и кровью истечь. Или подхватить заражение.
– Осторожнее, – сказал Эйнштейн, словно это и так было непонятно. – Я покопаюсь в мусоре, раз уж все заняты, – издал он смешок.
Кристи, прижавшая к губам ладонь и отсасывавшая из пореза кровь, что-то промычала в ответ, да Винчи и Кюри, занятые обследованием матрасов, не отреагировали.
Насчёт мусора Эйнштейн преувеличил: мешки по большей части были пустые, либо набитые тем же поролоном, пенопластом и какими-то опилками, словно после ремонта.
– Здесь ничего нет, – заявила Кристи, закончив осмотр тумбочки. – А вот там… – она увидела дверь, почти сливавшуюся со стеной, которую они не заметили раньше из-за прислонённых к двери досок. – Пойду посмотрю.
– Ага, – сказал да Винчи. Они с Кюри перетряхнули уже добрых две трети матрасов, но пока ни в одном не нашли ни тайников, ни прорезей, ни каких-то подозрительных выпуклостей.
– Я с тобой, – подхватился Эйнштейн. – В мешках тоже ничего интересного. А дверь я и не заметил…
Он с лицом истинного джентльмена убрал от двери доски. Кристи потянула за ручку – открылось на удивление легко, – и они увидели маленькое помещение, в котором едва помещалась одна койка, старый радиатор и ржавый шкафчик с разбитым стеклом. Почти весь пол был залит какой-то тёмной жидкостью, под койкой валялись грязные скомканные салфетки. Пахло отвратно.
– Да уж, – сказал Эйнштейн.
Кристи шагнула к шкафчику, за которым стояли какие-то склянки, и осторожно открыла дверцы. У стенки лежала старая кожаная коричневая аптечка с ремешком и красным крестом в когда-то белом, а теперь пожелтевшем круге. Кристи протянула к ней руки, ощутив, как внутри вспыхнула надежда.
– Ого, там вполне может быть игровой предмет, – оживился Эйнштейн, заглядывая ей через плечо.
На хрен игровой предмет. Пластырь, господи. Пусть там будет пластырь. Он должен там быть. Пожалуйста. Это всё, что мне нужно.
Кристи отцепила застёжку на кнопке и открыла аптечку. Несколько блистеров раскрошившихся и явно просроченных таблеток, пожелтевший бинт, пара шприцов в бумажных упаковках – и три пластыря.
– Да!
Она схватила пластыри, но Эйнштейн придержал её руку:
– Погоди, ты хочешь воспользоваться этим старьём? Оно тут не один десяток лет, наверное, лежало.
– И что? Это же просто пластырь. Он может храниться сколько угодно, – Кристи уселась на койку, сняла резиновые сапоги и занялась пластырями. На каждую ногу – и на порез ладони. Идеально.
– Зачем ты вообще выбросила свои ботинки?
Ботинками это сложно было назвать, но ещё сложнее было объяснить свой поступок. Поэтому Кристи ответила:
– Ой, это долгая история, – надеясь, что Эйнштейн не станет развивать тему, и тот намёк понял.
В проёме двери показались да Винчи и Кюри: их обыск не увенчался успехом.
– Ну и запашок, – поморщился да Винчи, смотря на койку, на которой сидела Кристи: на сером металлическом каркасе, с деревянными спинками-ограждениями в голове и в ногах, синим матрасом, таким же, какие они чуть ли не потрошили в поисках игрового предмета, и с неким бесформенным подобием подушки. Кристи уже снова была в сапогах и чувствовала ни с чем не сравнимое облегчение.
– Даже про́стыни нет, – сказала Кюри.
– Простыни́, – поправил её Эйнштейн. Не удержался.
Да Винчи выпрямился, стараясь не заострять внимания на их словах. Не буйный. Нет, не буйный. Он был спокойным. Не хотел, чтобы его заворачивали в мокрые простыни, как других. Большие белые мокрые простыни. Холодные, липкие, призванные успокоить.
