А наутро на подушке – кукла Дунька! А как ещё назвать тряпичную куклу? Болтаются несуразно длинные руки и ноги. Вместо волос: пришитый, разрезанный на полоски лапшой и связанный в косички старый чулок. На круглом лице химическим карандашом нарисована весёлая рожица. Ах ты, моя ненаглядная Дунечка!
В первую же баню рожица размазывается в красно-синее, как у пьяницы соседки, пятно…
***
А вот солнце припекает Верке макушку. Она стоит, прижавшись к воротам, сунув нос сквозь рейки. Всматривается в дорогу: не появится ли на ней самая родная на свете мамина фигурка?
Веру отвезли в лагерь сразу на две смены, чтобы не возиться. «Мам, ты ведь будешь приезжать?» – «Буду, буду», – рассеянно, озабоченно отмахивается мать.
В письмах Вера с надеждой напоминает про родительские дни, а также номер отрядного телефона. Девчонкам часто звонят – ах, как она им завидует.
Почему, почему родители не звонили? Понятно: большое хозяйство, маленькие дети. Но ведь можно, когда идёшь в сельпо за хлебом, заскочить на почту? Пятнадцать копеек – и разговариваешь полчаса. А так Вера будто детдомовская…
Или это у них в крови деревенское, крестьянское равнодушие и грубоватость? Телячьи нежности, баловство…
Вон внучка Алка дуется на родителей – а ведь никакого сравнения. Мать-отец вьются вокруг неё, как большие планеты вокруг маленького солнца. В лагерь устраивают – каждый вечер после работы набьют сумки сладостями – и к дочке. По телефону сто раз в день созваниваются.
***
Ой, Алка, видела бы ты, как росла баба Вера. Зимним утром встают – окошки во вспученных толстых наростах льда. Печку истопят – лёд тает. У детей обязанность – ходить с резиновыми грушами и всасывать лужицы с подоконников, чтобы не натекло на пол. Потом процесс модернизировали: стали привязывать бутылки с опущенными в них тряпочками: по ним вода стекала в ёмкости.
Сейчас Гордон ведёт телепередачи про многодетные семьи, про дома без удобств. Бьёт тревогу: нечеловеческие условия, переселить в благоустроенную квартиру… А тогда считалось нормальным, все так жили.
Сядут за стол – мать взболтает гоголь-моголь из двух яиц. Нет, не каждому – на шестерых ребятишек. Порежет чёрный хлеб на тонкие длинные ломтики – макайте, смакуйте лакомство. Яйца копит в корзинке под кроватью: на продажу.
Салат покрошит – одна картошка, от силы несколько помидор. Помидоры тоже на продажу.
Земля на огороде бедная, тяжёлая, убитая: суглинок. Унавозить бы её хорошенько, чтобы пожирнела, отмякла. Но у родителей в голове не укладывалось, как это: за дерьмо деньги платить?!
Полдень, солнце жарит как в стихотворении у Некрасова. Вера, взмахивая тяпкой, находит силы смешить младших:
– Зной нестерпимый,
равнина безлесная,
Грядочки-грядки
Да ширь поднебесная—
Солнце нещадно палит.
Бедная Вера из сил выбивается,
Столб насекомых
над ней колыхается,
жалит, щекочет, жужжит.
Мимо по переулку идут соседские дети с яркими надувными кругами. Весёлую шумную компанию возглавляет Ирка, крупная, кудрявая, по-городскому одетая дочка завуча. Мама высовывается из-за забора, осклабляется: «Ирочка, купаться пошли? Ай, молодцы! Правильно, вон жара какая».
– Мам! – пользуясь случаем, напоминают о своём существовании дети, – можно, тоже на пруд?
– Окучивайте давайте! К вечеру вода в пруду нагреется – сходим.
Вечером прохладно, комары зудят, пруд пустеет, песок остыл – уже и купаться не интересно. Мать с отцом берут мыло, вехотки – чтобы заодно помыться и не ходить в казённую баню (20 копеек взрослый билет, 15 – детский).
