– Поставьте его вот там.
Теперь он сразу разглядел ее, шокированный тем, что в полумраке принял фигуру за цветное покрывало, наброшенное на одно из кресел. Это была крупная, но плоская женщина в длинном халате-накидке из ткани с восточным узором. Голову она обмотала небольшой бледно красной шалью, а ее лицо, почти не отличавшееся от шали цветом, было таким помятым и морщинистым, что сливалось с рыжевато-коричневой обивкой кресла.
Она не двигалась вообще. Никогда прежде не сталкивался он с живым существом, если не говорить о крокодилах, умевших столь надолго замирать в одной позе. Но глаза, уставленные теперь на Кэмпиона, были яркими и умными.
– На тот маленький столик, – произнесла женщина, хотя даже не попыталась жестом указать, на какой именно, или придвинуть его ближе к себе.
У нее был четкий и властный голос, отрывистый голос образованной женщины. Кэмпион выполнил полученное указание.
Столик с инкрустированной поверхностью держался на единственной изящной ножке высотой около трех футов, а предметы, расположенные на нем, показались Кэмпиону странным набором, хотя в тот момент он не придал этому особого значения. Была там небольшая ваза с искусственными цветами, очень небрежно расставленными и покрытыми пылью, и еще два стакана из яблочного цвета стекла, содержавшие такие же изготовленные из проволоки «растения». Рядом стояло блюдо с перевернутой подставкой для пудинга и антикварная чашка без ручки, на дне которой виднелись остатки клубничного джема. Все это казалось слегка липким.
Женщина позволила ему раздвинуть предметы, чтобы освободить место для подноса, не помогая и не разговаривая, она продолжала сидеть и наблюдать за ним с дружелюбным интересом. Он тоже ей улыбнулся, поскольку посчитал это необходимой реакцией со своей стороны, но ее комментарий его удивил:
Мой пастушок, свирель твоя звонка,
А сам ты горд собою, как простак.
Такая гордость мне смешна у бедняка.
Подумай сам: судьба твоя легка?
Светлые глаза мистера Кэмпиона сверкнули. Его не то чтобы обидело обращение к себе как к пастушку или, более того, к простаку, хотя это было уже чересчур, но так случилось, что он буквально накануне сам обратился к творчеству Джорджа Пиля[5] в поисках фамилии, звучание которой не давало ему покоя.
– «Судьба меня гнетет, добрейший Палиноуд, – он постарался процитировать стихотворение дальше как можно точнее. – И для одних несчастий я рожден».
– «Для сплошных несчастий», – рассеянно поправила женщина, но была явно приятно удивлена и сразу стала не только более внимательной к Кэмпиону, но и повела себя гораздо женственнее.
Она позволила красной шали откинуться, приоткрыв высокий, хотя тоже покрытый морщинами лоб и прическу, в которой начавшие пробиваться седые пряди были тщательно убраны назад заколками.
– Вы актер? – спросила женщина. – Ну конечно! Я могла бы догадаться. У мисс Роупер столько друзей лицедеев. Однако они не всегда из тех актеров, с кем свела бы знакомство я сама. Мои театральные друзья больше похожи на ваш типаж. А теперь поделитесь последними новостями из мира Мельпомены, – она произнесла имя музы сценического искусства, словно греческий язык был ей знаком.
– Боюсь, что я уже довольно-таки давно оставил актерскую профессию, – осторожно промолвил Кэмпион.
– Ладно, но теперь нам нужно посмотреть, что мы должны сделать, – женщина говорила, уже не глядя на него. И хотя оставалась почти так же неподвижна в своем кресле, выудила невесть откуда небольшой блокнот, страницы которого оказались покрыты мелким и красивым почерком. – Так, – продолжила она, заглянув в блокнот, – дайте-ка посмотреть, что вы мне принесли. Молочный пудинг? Правильно. Яичко? Верно. Горячую воду? Да. Холодную воду? Соли, сахара и… Разумеется, керосин. Превосходно. Теперь вылейте яйцо в пудинг. Давайте же, смелее. И помешивайте при этом, но только не расплещите. Ненавижу испачканные блюдца. Вы готовы? Приступайте.
