Дверь квартиры окрашена той же красно-коричневой краской, что и подвальная, тамбура нет. Когда они остановились против двери, настала такая оглушительная тишина, что Дине на миг подумалось, будто стоящий рядом Славка ей просто причудился. Что на самом деле она тут одна, она во всём городе одна, потому что когда-то опоздала спуститься в убежище и стоит перед этой дверью уже две-три сотни лет посреди мёртвого города на окраине мёртвого мира.
На самом деле тишина настала оттого, что шёпот в ушах наконец стих.
Славка переминался перед квартирой, накручивая на палец косицу.
На стук в дверь из квартиры раздалось одышливое старушечье «Кого нелёгкая несёт?», и Дина громко ответила:
– Доставка продуктов!
Внутри грюкнуло, затихло, и после короткой паузы старуха велела каким-то враз сдувшимся голосом:
– Одна заходи.
Краем глаза Дина видела, как Славка разводит руками. Почти не обратила на него внимания – она почему-то и так не сомневалась, что должна войти в эту квартиру одна. Перехватила пакет с продуктами, и внутри застучали, пересыпаясь, макароны в картонной пачке, гулко стукнули друг о друга банки с консервами. Зажала под мышкой терминал и потянула на себя дверь, вновь сожалея, что не прошла мимо этого дома, не притворилась, будто Славка обознался там, у подъезда, не наплевала на свой дурацкий сон.
Из квартиры вытянулись незримые пальцы запахов: спёртый дух старости, каких-то трав и, кто бы сомневался, кошек. Дина немедленно чихнула и решительно переступила порог: раз уж влезла в дурацкую историю, стоит хотя бы закончить её поскорее.
В первый миг показалось, что кто-то шагнул к ней из глубины квартиры, но нет, просто в прихожей висело огромное зеркало. Очень старое, потемневшее по краям, в тяжёлой витой раме. А в зеркале отражалась Дина – немного угловатая, несмотря на объёмную осеннюю куртку, немного напряжённая, с резкими чертами самого обычного лица и привычно «прирастающими к ушам» плечами. Каштановые волосы подстрижены пикси-боб с длинной чёлкой. По мнению мастера, чёлка придавала образу игривости, а по мнению Дины, чёлка изображала пиратскую саблю на отлёте.
И рыжий шарф на шее – вполне возможно, что Славка по нему-то и узнал Дину сразу, даже если не посмотрел на её лицо. Шарф был тёплым, пушистым и самую малость кололся, потому что в пряжу была добавлена шерсть самой лучшей в мире собаки. Шарф связала мама много лет назад, когда ещё не была почти чужой женщиной, живущей за границей.
Лучшую в мире собаку мама увезла с собой в эмиграцию, и Дина больше никогда её не увидела.
Справа от зеркала громоздилась вешалка, погребённая под горбатыми куртками и негнущимися шубами. Слева коридор растворялся во мраке, а впереди колыхался неровный свет свечей, виднелся край кухонного стола и небольшой круглый табурет.
Тишина висела такая плотная, что несколько секунд Дина всерьёз подозревала, будто каким-то образом зашла не в ту квартиру, но потом её подстегнул старческий голос:
– В кухню иди. В кухню, – и Дина двинулась на колыхучий свет.
Одинокая лампочка без плафона свисает с голого провода. Она не горит: кухня освещена только тремя толстыми свечами. Белая – прямо за порогом, плачет парафином на полосатую ковровую дорожку, усыпанную мелким сором. Голубая – на блюдце с золотой каёмочкой и сколотым краем, стоит на столе с замызганной клетчатой клеёнкой. Чёрная – в оловянном подсвечнике-котелке, примостившемся на эмалированной раковине. Пламя от свечей удивительно длинное и жёлтое, вверху разделяется на три зубчика, словно мультяшное.
