– Телесней[53] биться оплитами[54] привычней, – проговорил кто-то из князей. – Испокон веков так было…
– Вот и теряли людей немеряно, – откликнулся Святослав.
– Стало быть, возьмешь только комонников? – уточнила княгиня.
– Так, – коротко ответил княжич. – Двигаться будем лесными тропами негласно, кормиться давлениной[55].
– Что решаем, бояре, князья, воеводы? – обратилась Ольга к присутствующим.
– Добро… Мыслит здраво… Согласны, – послышались голоса.
– Дадим ли гривен, кун, резанов[56] из скарбницы[57]? – снова спросила княгиня.
– Дадим… Как же без них… Добро, – снова все согласились с ней.
В один из дней подготовки к походу Ольга, находящаяся в светелке на первом этаже терема, стала невольной свидетельницей разговора, который вел ее сын с Асмусом, Чурилой и Любомиром, сидящими на лавке под окном. Говорил Асмус:
– Твой батюшка очень ловко использовал чело[58], соглядатаев…
– И мы такоже станем, – ответствовал княжич.
– Мне старые вой толковали, как бьются мадьяры, – продолжил рассказ Асмуса Чурила. – Впереди они всегда держали конные дозоры, а лагерь на ночь окружали стражей. Перед нападением осыпали врага тучей стрел, а потом налетали, аки соколы. Если враги устояли, они пускались в притворное бегство. Когда их преследовали, они разом оборачивались и кучно нападали на растянутый отряд преследователей. Помогал в этой сече засадный отряд, скрытый от врагов[59].
Утром, когда солнце словно бы играло с природой, то прячась за легкие облака, то выглядывая из-за них, начались сборы в поход.
Передовой отряд комонников и гридней грудился во дворе княжеского терема. Здесь же толкались женщины и дети, провожавшие своих родных.
Малуша стояла подле отца и дядьев и пыталась передать кому-либо из них довольно объемистый кухоль[60] с сытой[61].
– Так и степняки поступают, – заметил Асмус.
– Мы тоже станем заманивать их в засаду, – заключил Святослав.
– Ну, куда мы его пристроим, голова садовая? – уговаривал ее Корж. Все же расплещется, а кухоль разобьется…
– Ну, хоть попейте сейчас, – просила Малуша.
– Дай-ка мне, – усмехнувшись, успокоил девушку ее дядя Оскол.
Он отпил немного и передал сосуд Кожеме. Отпил и Корж, чтобы не обижать дочурку.
А потом он передал кухоль другим комонникам, а те, отпивая понемногу, пустили его по кругу. Вскоре пустую посудину возвратили Малуше.
– Ты не грусти особенно, – приобнял Корж дочку. – Как к тебе ключница относится, не обижает?
– Она очень добра ко мне, да и с Праскеной мы ладим.
– Вот и ладно, вот и добре, – поглаживал ее плечи отец. – Жди и не плачь.
– Как не плакать? – Малуша прижалась к отцу. – Одна остаюсь, бросаете меня.
– Ну, немного можно иногда всплакнуть, – по-доброму проговорил Остер. – Это, говорят, помогает.
– Праскева с Радой так ревели, что платно до сих пор от их слез не просохло, – пошутил Кожема.
– Вам-то все шутки, а нам-то каково? – отмахнулась от него девушка.
– Ты только слушай во всем Меланью, – поучал отец. – Она, я слышал, женщина хоть строгая, но добрая.
– Она ко мне, как к дочери, относится, – Малуша посмотрела на отца. – Говорят, что у нее никого нет на всем белом свете.
С крыльца княжеского терема неспешно сошли Святослав, княгиня Ольга и, поотстав от них, шествовал греческий священник Григорий.
Тут же рында подвел к крыльцу белого оседланного коня. Ни слова не говоря, княжич поклонился матери в пояс и, вскочив в седло, поднял правую руку с обнаженным мечом.
