Голову Бенун намазали какой-то сильно пахнущей мазью, перемешанной с красной глиной. Все это вскоре превратилось в твердый колпак, который потом пришлось отмачивать и по кускам отбивать. Кожа на голове горела огнём. Бенун уже думала, что оставшиеся волосы отпадут вместе с глиной и с теми насекомыми, которые досаждали ей все это время. Ей было все равно, что будет с ее волосами. Мужчины вцеплялись в них своими потными руками, чтобы откинуть ей голову и рассмотреть получше ее глаза. Волосы были такой же проблемой, а не украшением, которым она могла бы гордиться, как своими глазами, фигурой, голосом.
Бенун снова вымыли. Лусия окинула ее взглядом: – А ты красотка. Фигурка, как статуэтка, только темненькая. Мужики будут с ума по тебе сходить. Наши бледные дамочки, как тухлые рыбы, им уже надоели. Сейчас много заказов на черных. Но такой красотки, как ты, я еще не встречала. Кто же ты такая?
Бенун уловила доброжелательность в голосе и ответила на своем родном языке вперемешку с несколькими новыми словами, которые успела выучить. Это выдавало ее тайну, но она решила, что могла бы поладить с Лусией, кто знает, сколько ей тут жить. – Спасибо. Вы добрая. Меня работать на плантация? – Бенун показала на хлопковые поля, которые расстилались до горизонта. Лусия замахала руками, она тоже обрадовалась, что общение с девушкой будет не таким органиченным: – Что ты! О плантациях забудь. У тебя другая работа, более нежная, – Лусия подмигнула Бенун. – Будешь ублажать мужчин. И рожать. Ты уже рожала? – женщина показал руками, как качает младенца.
Бенун задумалась, она сожалела, что доверившись этой женщине. С какой стати она спрашивала ее таком? Впрочем, исключить вероятность своей беременности было нельзя, при том, что Бенун искренне сомневалась – сможет ли родить.
После тех издевательств, которые пришлось терпеть на корабле, у нее каждый раз с новолунием кровило дольше обычного и боли раздирали низ живота так, что она теряла временами сознание, пока не получала пинок или ей на голову не выливали ведро воды, чтобы привести в чувство.
В родной деревне бабушка, которая владела многими тайнами природы, ее бы вылечила. Здесь отношение к рабам такое – чем меньше проблем, тем лучше. Беременность рабыни считалась благом и оправданием затрат на ее содержание. Невозможность забеременеть для Бенун означала использование ее исключительно в качестве объекта для удовольствий. Эти нюансы вероятного ближайшего будущего постепенно раскрывались перед ней, повергая в отчаяние.
***
Практику «скрещивания» рабов с целью получения потомства, на плантациях к тому времени, как появилась там Бенун, еще широко не обсуждали, но слухи о том, что государство такое нововведение собирается плантаторам предложить, ходили.
Надо же было как-то узаконить то, что и так уже практиковалось без всякого на то разрешения. Государство зависело от рабов, а работорговля начинала приносить убытки.
Беременная рабыня ценилась, как стельная корова или коза. Впрочем, для Бенун прочилось иное будущее и беременность в ней было делом десятым, рассчитывать на лечение, во всяком случае, по этой части, явно не следовало.
***
Бенун посмотрела на женщину, которая изображала из себя заботливую няньку, и в ответ на ее вопрос – были ли у нее беременности, ответила:
– Когда меня похитили, я мужчин не знала. Потом…
– Можешь не продолжать, – перебира ее Лусия. – Что не рожала, очень хорошо. Удивительно, как такую красотку не «обрюхатила» дикая матросня. С тобой хорошо обращались? Если есть жалобы, скажи, у меня есть связи. Мне жаль тебя, девочка, но наказать или отомстить твоему мучителю, а такой был не один, насколько могу судить по твоим отметинам на коже, я ж не слепая, у меня возможности нет. Бог с них спросит. Он со всех спросит… Вижу, ты половины не понимаешь. Может оно и к лучшему – мне за такие слова не поздоровится. Но ты же никому не расскажешь? Иди, горемычная, иди, на все воля божья и твоя тоже, хоть ты и безбожница, – Лусия вздохнула и подтолкнула Бенун, показывая, куда ей надо идти.
