– За что же нам сражаться в таком случае? – подала голос Такора. – Я тут же уйду с фронта и заберу с собой вас, если кто-то честно признается, что готов умереть за Трианское королевство. Все мы патриоты до первого боя, не так ли?
Перед глазами Этер сразу вспыхнули яркие образы – ее уютный дом, залитая солнцем кухня, смеющиеся родители, братья и сестры. Она ушла на фронт, оставив маленьких Афену и Грео на попечительство других родственников. Родители и Нилин сделали это ещё в первые дни войны, потом за ними отправился и Варион. Этер не знала, где они и что с ними, живы или уже нет – но всей душой надеялась, что однажды увидит их вновь. Однако войска Юнара систематически теснили трианцев, и Этер наконец решила стать той самой каплей в море исчезнувших на войне душ. Она всем сердцем любила свою страну, её красоту и гордость, силу и несгибаемую волю. Она хотела помогать раненым, приносить им облегчение. Но за этим ли в действительности Этер шла на фронт? Можно ли любить такое большое понятие – целую страну?
Или же она пошла на войну лишь для того, чтобы это не пришлось делать её наставнику? Или младшим сестре и брату?
– Я, например, сражаюсь просто потому, что мне это интересно. Мне больше нечем заняться, вот и пошла на фронт, – продолжала Такора. – И я готова пожертвовать своим весельем ради Грегаля. Просто сдохнуть – это не страшно. Это всего мгновение.
– Гораздо важнее то, что мы оставим после себя, – добавила Кассия, отрываясь от рассматривания карт. – Все мы потеряли слишком много в этой войне, у нас остаётся все меньше смысла бороться. Триана позволит себя любить, даже боготворить, но она никогда не полюбит в ответ. Для этого нужны люди, которых вокруг все меньше.
Йотей нахмурился, однако, к удивлению Этер, не стал спорить. Неужели совесть проснулась? Он лишь кротко вздохнул и снял куртку.
В промежутках между деревьями можно было разглядеть поднимавшиеся на горизонте горы и зеленый луг перед ними. Лучи заходящего солнца слепили глаза и не давали такого же умиротворения, как дома. И хотя это было то же солнце, то же небо, те же облака – все равно беспричинная ненависть вперемешку со страхом закипела в душе Этер, заставляя её крепче сжимать в руках сумку с лекарствами.
– Стихотворение слышал когда-то, но не смог понять его. Теперь, думаю, понимаю, – тихо сказал, задумавшись, подошедший Ратмир. – Мы, словно безумные, глупые дети, делаем то, что не можем понять. Пусть в наших мечтах поселится ветер, его уж никто не сумеет отнять.
Повисло долгое молчание, которое разбавлялось разве что криками птиц и стрекотанием просыпающихся кузнечиков. Для Этер было неожиданностью, но следующее четверостишие нараспев произнес Эон.
– Бежим по дороге за гаснущим солнцем, пытаясь оставить его до утра. Откажемся верить, во власти эмоций забудем, что ночью нам светит луна.
– И в этом ненужном стремительном беге всё дальше уходим от нашего дома. – подхватила притихшая Кассия. – Тысячи сказок сложат о веке, в котором война заглушала звук грома.
Секунда томительной тишины, и голос Такоры облетел тихую поляну:
– Мы не бессмертны, наш день не так долог, чтобы его разменять на пустое. Лишь прошлого с нами остался осколок, но как ни смотри – отражение кривое.
Этер уже не могла отличить, кто говорил следующим. Кажется, Йотей.
– В том отражении можно увидеть все то, что за спинами мы оставляли. Сотни счастливых и грустных событий на войнах в безликую массу смешали
