В ночь перед заседанием, когда суд должен был вынести оправдательный вердикт, Буша принял перед сном сильное успокоительное, чтобы наконец нормально выспаться. А ещё – чтобы не придушить Гожо Лайоша, который обещал явиться на слушание, а после – сопроводить настоятеля в темницу.
Рада вздрогнула одновременно от страха и восторга, когда спустившийся священник объявил, что она свободна, и протянул платье, меховую накидку и сапожки, более подходящие для прогулок по улице, нежели тюремная рубаха.
– А это – тот, кого я обещал привести, – добавил он.
Стоявший позади в облачении аколита человек откинул с лица капюшон.
– Гожо!.. – воскликнула бывшая узница и, не помня себя от счастья, кинулась к офицеру.
Припав к его груди, плясунья обвила возлюбленного тонкими ручками, устремив снизу вверх взгляд огромных, золотистых, влажных глаз, блестевших нескрываемой радостью. Михель лишь скрипнул зубами и отвернулся, трясущимися руками вешая на крюк масляный светильник. Лайош, вопреки ожиданиям Рады, не обнял её в ответ, а, чуть помедлив, напротив, взял за плечи и несколько отстранил от себя.
В ту же секунду бродяжка отпрянула от дворянина, содрогнувшись от страшного прозрения. Взволнованная малютка вдруг почувствовала себя ужасно разбитой, сердцем уже зная, что возлюбленный отрёкся от неё. Усилием воли она собрала в кулак остатки мужества и попыталась объясниться:
– Гожо, неужели ты не рад встрече со своей Златоокой Радой?.. – жалко улыбнувшись сквозь сдерживаемые слёзы, проговорила она дрожащим голосом. – Ты ведь не поверил, будто это я, готовая отдать за тебя свою ничтожную жизнь, нанесла тот роковой удар? Да, под пыткой я признала вину – прости мне эту слабость! Но больше мне не за что извиняться, клянусь!.. Это всё он, похотливый священник, который преследует меня!..
Глаза говорящей полыхнули бессильным гневом, а тонкий пальчик обличительно указал на застывшего у стены мрачной тенью со скрещёнными на груди руками настоятеля «Храма Всемилостивого Дракона». Тот лишь побледнел, однако не изменился в лице, сурово и смело глядя прямо в глаза удивлённо воззрившегося на него офицера королевской гвардии. Тот поспешно отвернулся:
– Да ты никак не в себе, малютка! Успокойся, я не обвиняю тебя. Но и ты не говори таких ужасных вещей про мэтра Буша. Он, как видишь, хлопочет о тебе, добился пересмотра дела, оправдания…
– Хлопочет!.. – воскликнула бедная плясунья, теряя остатки самообладания. – О, Гожо, забери меня отсюда, прошу тебя! Иначе этот церковник сотворит со мной нечто ужасное!.. Увези меня, спрячь – я сделаю для тебя всё, что скажешь! Стану, кем пожелаешь – любовницей, служанкой, рабой – только забери меня от него! О, ведь я так люблю тебя! А ты – ты же тоже любил меня, помнишь?.. Возможно, ты полюбишь меня снова… А если нет – мне довольно будет и того, что я хоть изредка буду видеть тебя, чистить сапоги, стирать мундир… О, Гожо!..
Будучи не в силах более сносить нетерпеливо-раздражённый взгляд Лайоша, бродяжка упала на колени, молитвенно простирая руки к своему «спасителю». Одному лишь Дракону ведомо, что чувствовал в тот миг наблюдавший за этой сценой Буша. Его впалые от бессонницы и нервной болезни глаза горели на побелевшем лице, подобно огонькам свечей. Зубы сжались с такой силой, что челюсть свело болезненным спазмом. Михель разрывался между отвращением и состраданием, ревностью и любовью, гневом и поклонением. О, как пылко просила юная красавица, как очаровательно сквозила в огромных глазах мольба о помощи, как страстно бедняжка заклинала спасти её!.. Священник, не раздумывая, отдал бы всё, лишь бы вот так она смотрела на него. И, одари плясунья подобным взглядом его самого, мир бы перевернул, лишь бы выполнить просьбу.
