– Называйте меня теперь, мамаша, Эдом, – предложил мальчик, потому что это имя ему вдруг приглянулось. – А вас-то мне как называть в свою очередь? У вас, может, тоже какие-то пожелания на этот счёт имеются?
– А тебе как хочется, чтобы я называлась, Эд? – спрашивает Кира Львовна, и при этих словах мальчик вдруг чувствует, как он превращается в Эдмунда с благородной душой.
– Я хочу, дорогая мама, чтобы звали вас Элеонорой, Норой! Вы согласны? – С замирающим сердцем ждёт он ответа.
– Как же мне не согласиться, если тебе это имя приглянулось. Ты меня назови, а я почувствую, моё оно или не моё. Я думаю, что ты должен был бы угадать. У нас ведь одна мечта, чтобы всё у нас с тобою хорошо было, сыночек! – растроганно соглашается Кира Львовна.
– Нора! Дорогая мама Нора! – всё ещё находясь в объятьях бывшей Киры Львовны, тепло произносит Эд.
Поворачивается наконец от полностью выкипевшей кастрюльки и видит перед собой легко танцующую над полом (потому что ведь невозможно, чтобы активизировавшиеся в темноте тараканы бегали теперь по ногам) бесплотную прекрасную зрелую женщину и сразу же угадывает в мягких её чертах маму Нору. Уже нет нужды в объятиях, потому что они так близки, так родственны друг другу.
– Послушайте, – вдруг доносится до них призыв со стороны окна, чудом успевший пробиться в их общее плотное пространство любви.
Это Таня Громова, лунатик 4 «Б» класса. Её голова плотно засела в форточке, и уже надо же что-то делать – нельзя же вот так стоять и стоять на карнизе, можно же и простудиться. Ведь зима же!
– Послушайте, дайте и мне какое-то имя! Может, я тогда тоже стану как вы и выдерну наконец из форточки мою застрявшую голову, – предлагает она.
– Конечно же, конечно, мы сейчас поможем! – с готовностью отзывается мама Нора. – Эд! Давай откроем окно – как я сразу, когда ещё была Кирой, не догадалась! Девочка совсем замёрзла. Да и как она там, бедняжка, оказалась? За окном!
– У вас теперь не получится окно открыть, – сообщает Таня, – вы оба бесплотные. Давайте лучше имя скорее придумывайте, пока я не замёрзла.
– Я бы тебя назвал Ундиной. Вон как ты на фоне луны светишься! Ина! Согласна? – предлагает Эд.
– Согласна! – отзывается эхом и легко отделяется от окна Ина. – Идите сюда! – манит она их из кухни наружу.
И, слившись воедино, Нора и Эд без малейших усилий выплывают через форточку по лунному лучу в тёмное воздушное пространство, окутавшее город…
* * *
Наутро в квартире номер семь на четвёртом этаже одного из бывших доходных домов по улице Малая Молчановка в многодетной семье дворника Ивана Кузьмича недосчитались девочки Тани. Пропала девочка, и всё тут. Ну, знали, что она странная была: сколько раз её с карниза снимали лунными ночами. Успевали, что называется, снять. Стоит себе, в струночку вытянулась, нос по ветру держит, балансирует, как циркачка на канате, на краешке карниза. Один раз даже как-то на соседний перешагнула.
– Жуть меня сквозь сон взяла, – рассказывала наутро на кухне соседка Шура, – открыла я глаза, а в окне, господи боже, она! Стоит себе в одной сорочке. Хорошо, что я про эти Танькины номера знаю. А если бы какой-то другой человек на моём месте оказался? Да и заорал бы от ужаса? Ясное дело, девка б очнулась и как пить дать разбилась бы вдрызг.
– Ну где она, дура такая, шастает, – причитает Танина мать Матрёна Филипповна. – Ушла-таки, упустили девчонку-у-у! – уже от ужаса начинает она подвывать.
