Расчеловечивание - страница 22

– На случай ядерной войны, – обратился ко мне Монах. – Учу.

Он показал мне, как пользоваться гранатомётом. Процедура оказалась элементарной.

– На случай ядерной войны – вот! – я потряс перед ним камерой.

– Поэт, ты меня не понял, – он явно не верил в разрушительную силу информации.

Ополченцы неорганизованно циркулировали по проезжей части, под деревьями и во внутреннем дворе здания УВД. Разумеется, тревога была ложной – самолёт просто прошёл на относительно малой высоте. Все тактические перемещения казались настолько нерациональными, что мне стало как-то не по себе. Я абсолютно не понимал, зачем нужно было бежать куда-то из здания, если достаточно было отсидеться на первом этаже за несущими стенами, ведь шанс поймать осколок на открытом пространстве значительно выше, чем внутри. А если бы хотели разбомбить, мы бы толком и понять ничего не успели: либо наш расчёт ПЗРК, дежуривший на крыше, сбил самолёт на подходе, либо нет. Всё. Почти десятиминутная давка в оружейке, потом эти бессмысленные и хаотичные перемещения по территории… Столпотворение этого утра, – кстати, было около четырёх часов утра – ясно говорила об одном: война пока ещё не научилась даже держать в руках оружие, не говоря уже о том, чтобы умело им пользоваться. Через какое-то время мы с Монахом не спеша зашагали в сторону базы. Никакой команды, которая отменяла бы воздушную тревогу, дано не было. Просто через какое-то время кому-то надоело сидеть в кустах, и он пошёл себе обратно. Потом второй, а следом и все остальные.

– Поэт, забей. Просто забей. Всё – так! Ты что, думаешь, у укропов лучше, что ли? Да там то же самое, если не смешнее, – Монах ответил на мой незаданный вопрос. – Я уже всё, хер на это положил. Начнётся – разберёмся. А пока сижу спокойно и тебе советую.

Обеденный час плавил асфальт. В коридоре никого не было: все либо спали, либо находились на постах.

Длинный коридор, усыпанный битым стеклом. Киса мне как-то сказал, что эти осколки нарочно оставили на полу, чтобы никто не смог бесшумно подойти к нашей комнате. Сжимая в руках чёрное типовое окошко в другое время, я вошёл в маленький пустой кабинет напротив нашей кельи. Сломанный пополам офисный стол, обломки стульев, в углу – старый пузатый монитор. Пыль, сухость и всё те же осколки стёкол. Окно было пробито камнем, и кабинет черпал с улицы свежий воздух. Солнце ещё не склонилось к закату и выжигало другую сторону здания. Здесь было прохладно и спокойно. Я включил планшет, присел на подоконник и закурил. Курить, к слову, разрешалось везде, что меня несказанно радовало. Посетила крамольная мысль: только ради этого, пожалуй, стоило бы захватить пару-тройку зданий в своём родном городе. По мере того, как в окошке прогружался Android, а за окном ползли по раскаленным рельсам трамваи, улыбка угасала на моем уставшем лице.

Я сегодня ещё не выходил с Ней на связь.

Мне нужно было максимально убедительно соврать Ей про обстановку в городе. Слухи среди ополченцев уже ходили разные. Я все ещё был завсегдатаем в кабинете комбата и часто слышал о тактических перемещениях противника в непосредственной близости от нас. Вчерашний материал про беженцев разошёлся по сети с невиданным мною доселе размахом и Она, конечно же, тоже его видела. Я сразу, как приехал сюда, занял чёткую оборонительную позицию: «Я в глубоком тылу, тут ничего никогда не произойдёт, занимаюсь бумажками и фотками. Целую, ваш». Никто никогда не слышал, что есть какая-то там Горловка и это давало мне определённые козыри. Для масс-медиа пылал Славянск, а мы были на подхвате, или нас не было вовсе. Я вышел в сеть и открыл входящие сообщения. Меня ждало одно письмо, к которому была прикреплена песня. Я нажал на «play» и сделал потише, чтобы никто случайно не поймал ни одной её ноты…