– Зачем снимать? – огорошила меня вопросом какая-то девушка, стоявшая возле лестницы, когда я кричал кому-то внизу, чтобы увеличили давление воды.
– Я с этой целью здесь нахожусь, – как-то машинально отмахнулся я.
– Я понимаю, но лица не снимайте, не надо, – она, как-то умудрялась думать об этом, стоя на забрызганном кровью полу в горящем здании.
Я побежал вниз по лестнице. По кровавому следу. На втором этаже было много народа. Вторая ракета, как оказалось, попала прямиком в оружейную. Самая заселённая комната и оружейка – отличный выбор целей, отметил я про себя. В комнате толпились солдаты. Кто-то искал телефон, кто-то собирал патроны, рассыпавшиеся по полу, кто-то держал в руках несколько автоматов. По счастливой случайности гранаты не взорвались. Окна были вырваны с мясом из развороченной бетонной стены, а на полу валялся кусок батареи, скрученный в спираль ДНК. Филина нигде не было видно. За спиной раздался голос:
– Все выходим, выходим!
– На первый этаж бежим! – подхватил кто-то другой.
И мы побежали. Быстро. Стремительно. Кажется, снова была объявлена воздушная тревога. Или что-то другое случилось – я тогда не знал и просто бежал вместе со всеми, сняв, наконец, надоевший противогаз. На простыне, возле выхода во внутренний дворик, лежал парень. Лужа крови больше не расползалась по полу: какая-то девушка умело боролась за его жизнь и побеждала. Бедренная артерия его была вспорота и, видимо, это он оставил за собой тёмно-бордовый след, когда его спускали вниз, под защиту прочных несущих стен. Бинты были пропитаны кровью и перекисью водорода. Рядом на коленях стоял Славик и помогал накладывать повязки. Не смотря на то, что рассвет уже почти перерос в световой день, здесь все ещё было очень темно. Я сунул Славику свой фонарик – больше ничем помочь раненому я просто не мог. Мы сидели вдоль стен, когда парня положили на носилки и понесли на улицу к ожидавшей его карете скорой помощи.
– Где, бля, трёхсотый, сука!? – Юра, тот самый безбашенный водитель семёрки, с которым я выезжал на задержание в самом начале, потерял голос и теперь просто хрипел.
– Четвёртый этаж, большой зал наш! Который – зал актовый, – кто-то ответил ему из темноты.
– Да шо ты, это, там один только. Заваленный, – раздался ещё один голос.
– Один, да, – отозвался первый.
– Мы его не нашли! Не нашли его! – громко возразил я.
– Ну, пожарники сказали, он там! – первый голос настаивал на своём.
Поток голосов завихрялся вокруг меня.
– Сейчас, воздух отменят – сбегаем, – сказал я, – а то нас там тоже накроет.
– Скажите им, что горит третий этаж, правое крыло, – это был новый голос.
– Третий этаж, правое крыло? – я не знал об этом.
– Да, горит там…
– А где у нас пожарники? – и, не дождавшись ответа и отбоя тревоги, я побежал их искать.
Никто не отзывался. Я закричал куда-то вверх, и на мгновение наступила какая-то нездоровая тишина. На лестнице никого не было, когда я поднимался на четвёртый этаж. Там работали двое или трое мужчин, и я рассказал им про новый очаг пожара.
Я снова натянул на лицо резиновую маску и двинулся вглубь залитой алым солнечным маревом комнаты. Раненых здесь не было. Был один погибший; он лежал под обломками стены. Вокруг валялись матрасы, какие-то доски, тряпки и книжки, а у этого парня не было половины головы. Выкрученная рука торчала из-под завала. Первая смерть, которую показала мне эта война. Я хотел её прочувствовать. Прожить эту смерть до конца, до последнего вздоха, заглянуть к ней в архив. Чтобы как-то, пусть рвано, не складно и плохо попытаться её написать для других. Неуклюже матерясь, я всячески демонстрировал сочувствие и сострадание.
