В селе том замужнюю женщину принято было звать по отчеству, теперь ее иначе как Ягоровна не называли.
Жизнь Ягоровны с замужеством изменилась мало, разве что переехала она жить в хозяйский богатый дом и сестер с собой взяла, Наума, само собой, тоже, а братья ее больше не заботили. Одеваться стала красиво, дорого, есть вкусно – «от пуза» – ни в чем себе не отказывала.
Привычек своих не изменила: девок била и эксплуатировала безбожно; с родителями мужа ругалась, посуду в них швыряла даже, если они ее критиковать пытались, а с мужем дрались почти ежедневно, когти специально отрастила, чтобы царапаться побольнее.
Иван терпел сначала, а потом надоело это ему, и стал он жене изменять – по девкам таскаться.
Но недолго это продолжалось. Однажды все домочадцы сели за большой стол обедать, только Ивана не было, он у очередной своей крали прохлаждался. Ягоровна вдруг помириться решила со всеми: сама обед приготовила, сама горилки свекру и свекровке в чарки наливала, подносила, угощала, кланялась даже да подливать не забывала.
А к утру померли старики горемычные – отравились горилкой, видно. А кто в те времена проверять стал бы? Сразу слухи поползли по округе – все Ягоровну подозревали. А она первое время вела себя скромно: в траурную одежду обрядилась, плакала на людях, причитала – скорбь изображала.
Иван поначалу, поддавшись эмоциям и подозрениям страшным, избил Акулину, убить грозился, но увидев скорбь ее неподдельную и смирение даже, смягчился и решил, что ни при чем тут его женушка.
Некоторое время жили они душа в душу, Иван про своих девок думать забыл. Но однажды пошли они вместе в баньку попариться. Уж как им было сладко и весело вдвоем, да только жарко стало Ягоровне, решила она выйти во двор подышать прохладным воздухом.
– Подожди меня, соколик мой, квасу тебе принесу, вернусь скоро.
Уж через какое время вернулась – одному Богу известно, но только, надо ж такому случиться, нашла она своего суженого умершим: лежал на лавочке смирнёхонько – сердце остановилось. Угорел, наверное?
Так Акулина осталась одна с годовалой дочкой Машенькой – успел Ивашечка память о себе оставить.
Еще пуще односельчане шушукаться стали, опять Ягоровну в убийстве заподозрили, да только за глаза они судачили – боялись женщину. А она ни с кем и не зналась, на поклоны фырканьем отвечала и нос свой длинный крючковатый от всех воротила. Машенька настоящей ведьмой росла (вот уж яблочко от яблони далеко не падает). Капризная, сердитая вечно, своенравная; даже мамашу свою грозную переплюнула, ну а та в кровинушке своей души не чаяла – всё позволяла ей, любую прихоть исполняла.
Жили они в мужнином богатом доме, горя не знали, сестры им прислуживали, братья землю пахали, за скотом присматривали.
Но мало было деятельной бабе этого, решила она у себя куриную ферму открыть: набрала работников, построила курятники – всю деревню батрачить на себя заставила. И дело ее процветало, и деревенские благодаря ее энергии стали жить богаче. Все бы ничего, да не любили Ягоровну деревенские, завидовали, кличку ей придумали Баба Яга – Костяная Нога. Холопы неблагодарные!
Конечно, она ни с кем не церемонилась, особенно двух вещей не переносила: пьянства и лени.
Если кого застанет за выпивкой, наказывала жестоко: ставила провинившегося на колени, связывала ему руки и в рот целую бутыль горилки вливала (не сама, конечно, охранников держала), за опоздание или нерадивость увольняла сразу, не заплатив за работу – уговоры не помогали.
