Распутин. Воспоминания дипломатов - страница 7



Ваш верный друг О. Л.

К этому письму приложен листок бумаги, исписанный крупным, неровным, тяжелым, грубым почерком, состоящим из прерывающихся, резких, приплюснутых линий. Буквы так топорны, так бесформенны, что их едва можно разобрать. Но вся страница в целом выразительна, как офорт. Подпись читаешь почти без труда: «Распутин».

Вот, по словам г-жи Л., перевод русского текста (копия факсимиле Распутина):

«Давай бох по примеру жить расси оне укоризной страны напримерь нестожества сей минуты евит бох евленье силу увидите рать силу небес победа свами и вас роспутин.

– Дай вам Бог жить по примеру России, а не критикой страны, например ничтожество[2]. С этой минуты Бог явит чудо силы. Ваша рать увидит силу небес. Победа с Вами и на вас,

Распутин.

У листка, на котором нацарапан этот логогриф, оторван верхний левый угол, где был императорский герб. Значит, Распутин писал в Царском Селе. После тяжелого раздумья я отправляю графине Л. туманный ответ, в котором развиваю следующую идею: «Французский народ, который одарен всеми интуициями сердца, прекрасно понимает, что русский народ воплощает свою любовь к отечеству в особе царя…». Мое письмо кончается так: «Итак, пусть ваш пророк успокоится. На той высоте, на которую Россия и Франция вознесли свой общий идеал, они всегда поймут друг друга».

Среда, 4 декабря 1914 г.

Графиня Л. пишет мне:

– Вы прекрасно ответили на мое письмо и ваш ответ находится в августейших руках. Я с тех пор убедилась, что я была права, пред полагая, что распоряжение перевести (письмо Распутина) исходило из высших сфер.

Ваш верный друг О. Л.
Среда, 9 декабря 1914 г.

Отсутствие сведений о военных операциях в Польше, предчувствие, оказавшееся слишком основательным, огромных потерь, понесенных русской армией, наконец, эвакуация Лодзи поддерживают в публике мрачное уныние. Мне всюду попадаются лишь люди подавленные. Эта подавленность проявляется не только в салонах и клубах, но и в учреждениях, в магазинах, на улицах.

Сегодня днем я зашел к антикварию на Литейном. Поторговавшись минут пять, он спрашивает меня с испуганным лицом:

– Ах, monsieur, когда кончится эта война… Правда ли, что мы потеряли у Лодзи миллион людей?

– Миллион людей! Кто вам сказал это? Ваши потери значительны, но уверяю вас, что они далеки от такой цифры. У вас в армии сын или родственник?

– Нет, слава Богу. Но эта война слишком затянулась, слишком ужасна. И потом, мы никогда не победим немцев. Так почему же не покончить с этим сразу?

Я его ободряю, как могу. Я ему доказываю, что если мы проявим упорство, мы, наверное, победим. Он слушает со скептическим и унылым видом. Когда я замолчал, он сказал:

– Вы, французы, может быть, победите. Мы, русские, нет. Мы проиграем… Но тогда зачем же, Господи, убивать столько людей? Почему не покончить с этим сразу?

Увы! Сколько русских рассуждают так в настоящее время.

Вернувшись в посольство, я застаю здесь старого барона Г., который лет десять тому назад играл политическую роль, но с тех пор участвует только в светских удовольствиях и сплетнях. Он говорит со мной о военных событиях.

– Плохо… Иллюзия рассеялась… Николай – бездарность… Бой у Лодзи, – какое безумие, какое поражение! Наши потери: больше миллиона людей… Мы никогда не одолеем немцев… Надо подумать о мире.

Я возражаю, что три союзные страны обязаны продолжать войну до поражения Германии, потому что на карту поставлены их национальная независимость и целость. Я добавляю, что унизительный мир неизбежно вызовет революцию в России, и какую революцию! В заключение я заявляю, что я абсолютно убежден в верности императора нашему общему делу.