Теперь он не поворачивался – он глядел на дорогу так, как будто закончил.
– У меня музыка не очень ассоциируется с желанием умереть, – осторожно сказал Сева. – А творчество?
– Да, и я писал. Меня хвалили. А как держаться за это? Ну вот вынырнул я из тумана, написал пару остроумных фраз – и снова в туман. И жизнь не слушается. Я даже архива своего не имел, все бумаги по приятелям рассыпались… Мы выросли в культуре, где все герои – бунтари. Это ж бомба! Совок старательно выращивал людей, которые были обречены похоронить совок. А потом ты трезвеешь и начинаешь изгаляться. Если свободный человек крадет у раба, он делает мир лучше. Я со знанием дела, между прочим, говорю – имею судимость за кражу. А вот за то, что тремя девчонками торговал в общаге, – не имею. А еще я помню, как мы на радостях с корешком, которого я знал буквально пару дней, с разбегу врезались головами в железный забор. А наутро я проснулся в своей квартире, а когда посмотрел в зеркало, увидел, что у меня проломлен череп, лицо залито кровью, один глаз вышел из орбиты. А один большой поэт написал на мою смерть стихи. Друзья думали, что я зимой замерз в подъезде. А я выжил. И тихонько решил соскочить – уехал в Каменск, где в это время совсем поехала крыша у моего бедного братика. Да, братик? – весело спросил он, глянув в зеркало заднего вида. – Братик у меня ученый. Да только как может быть ученый в Каменске? Тут пока нет ни домов для ученых, ни магазинов, ни женщин для них тут специальных нет. Совершенно не приспособленный для науки город, я тебе скажу. И стал как-то мой братик на людей бросаться. Вот это-то вот дыхля. И мне мама тогда написала: приезжай, мол, либо его убьют в результате его непредсказуемой агрессии, либо закроют в психушке. А у меня такой был период тогда в жизни, что оставалось только замерзнуть в подъезде. И я понял, что русский рок, он здесь – в Каменске.
– Как вас зовут? – спросил Сева после паузы.
– Гера, Жора, Геродот или Георгий – выбирай.
– Меня зовут Всеволод, – слова произносились медленно и обстоятельно.
– Ну и что, Всеволод?
– А откуда же тогда такие хорошие песни взялись?
Геродот подумал и резко рассмеялся.
– Если бы я точно не знал, что их писали такие же, как мы, я бы в это не поверил! Они, сильные, иногда, видишь ли, незаметные. Это мы тарахтим…
– Ему надо здесь выходить, – вдруг послышалось с заднего места.
Сева не успел ничего подумать.
– Не обращай внимания, – быстро ответил Жора.
– Ему надо здесь выходить, – повторил сзади глухой слабый голос.
– Кстати, это он сказал тебя подвезти, – сказал Георгий. – Если бы не он, я бы, может, и внимания на тебя не обратил, – он повернул лицо и показал просветы между зубами.
Помолчали.
– А вы все-таки остановите, – вдруг произнес Сева.
– Чего ты?
– Да все в порядке. Давайте я здесь сойду?
– А дальше чего?
– Мир не без добрых людей. Спасибо вам, – и Сева протянул на прощанье руку этому симпатичному человеку с веселыми глазами и старым лицом, выхватил с заднего сидения инструмент.
Человек сзади изучал пейзаж за окном остановившегося автомобиля.
9
Небо заволокло облаками – нелишнее облегчение. Краски проступили более ярко, зелень теперь шевелилась не обморочно, а осознанно и хмуро, как полевой работник.
Сева с минуту постоял на обочине, вынул из сумки атлас и присмотрелся. Он должен быть примерно на границе с Воронежской областью. Ну что ж, триста километров позади, впереди еще тысяча четыреста. На часах четырнадцать десять.
