Теодор отправил Фиджа к скалам – передать приказ артиллерийским расчетам.
– Все по-прежнему… Чего они ждут? Мы слишком далеко – вне досягаемости их чар.
– А это еще что такое?!
От простого вопроса, который задал Кристос, меня замутило. Мы молча передавали трубу из рук в руки. Я смотрела в глазок, как в замочную скважину, словно заглядывала за дверь, где таился ответ, к которому я не была готова.
Матросы устанавливали вокруг музыкантов панели. Нет, не панели – вскоре, прищурившись, разглядела я: выгнутые щиты из туго натянутой парусины на рамах. Если задуманное удастся, палуба корабля станет похожа на фасад собора, что расположен на площади Фонтанов или базилику в ордене Золотой Сферы.
– Акустика, – сказал Кристос. – Они собираются проецировать звук на нас с помощью этих рамок, усилить его.
В горле, словно желчь, поселился ком страха. Я готовилась к снарядам и выстрелам. Теперь же увидела непознанный ужас.
Я вспомнила странные чувства, охватившие меня на представлении, что давали серафские музыканты на саммите. Те предательские мурашки и тревогу – не совсем мои собственные ощущения. Они снова намеревались заставить нас это испытать? В чем же смысл их маневров?
Теодор задумчиво прикусил губу.
– Нужно возвращаться в лагерь. Предупредить остальных.
– И что скажем? – поинтересовался Кристос, запуская руку в растрепанные волосы. – Мы не знаем, что это, не понимаем, чего ожидать…
Тут музыканты приступили к делу. К нам поплыла мелодия – чуть слышная, сладкая, тягучая, словно патока. Сначала она была простой, почти прелестной. Однообразной. Потом стала усиливаться, и у меня разболелась голова. Арфистка и скрипачка играли дуэтом, а третья женщина – своего рода дирижер чар, насколько я могла понять, невзирая на растущую перед глазами дымку, – направляла их, пока они ловко вплетали темную магию в свою музыку. Проклятье переливалось тошнотворным черным туманом, и звук летел к нам, вздымаясь волнами.
– Назад в лагерь, быстро! – скомандовал Теодор.
Кристос на сей раз не возражал. Мы отошли подальше от смотровой площадки, и арфа зазвучала громче, ей агрессивно вторила скрипка – слащавая мелодия усилилась. Кристос зажмурился, пытаясь побороть мучительное головокружение. Точь-в-точь такое ощущала и я. Словно слишком быстро кружилась и падала, при этом оставаясь совершенно неподвижной. Рядом в три погибели согнулась побледневшая Альба. На ее висках блестели капли пота. Она споткнулась и вцепилась в дерево, чтобы не упасть.
Меня, как и всех, охватила тошнота. Теодор, крепко держа меня за руку, помог добраться до офицерской палатки, хотя у самого губы стали белыми как мел. К горлу подкатила желчь, и я ее сглотнула.
Из палатки навстречу выбежал Сайан. Я думала, он торопится к нам, но серафец упал на колени в траву. Его вырвало. Я отвернулась, иначе последовала бы его примеру.
– Как они это делают? – дрожа, спросила я. – Они могут заставить нас испытывать физические страдания, а не просто напугать.
Пришлось прервать свою речь из-за вновь подкатившей волны слабости.
Тут и там солдаты хватались за животы, выворачивали желудки, затыкали руками уши, зажмуривали глаза.
Те, кто пытался быстро подняться на ноги, снова падали в траву, охваченные очередным приступом. Содрогаясь, я тоже опустилась на землю. Если не шевелиться, становилось немного легче. Я закрыла глаза. Лучше смотреть в никуда, в бархатистую тьму. Неужели серафцы этого и хотели? Чтобы мы все желали забыться? Смогла бы я в таком состоянии убить себя?
