Читать онлайн Аргос Бигбаев, Яков Пешин - Рассказы 3

Авторы: Лев Протасов, Яков Пешин, Дмитрий Николов, Влад Костромин, Аргос Бигбаев

Иллюстрации и обложка: Skitski

Составитель: Максим Суворов

Корректор: Дина Рубанёнок

Крафтовая литература, 2020

Когда я появился на свет, тьма уже существовала.

В раннем детстве мне чудилось, будто она появилась вместе со мной. Позже я стал воспринимать себя как ее порождение – настолько мы срослись.

Тьма была необъятной глыбой из мягкого тумана. Она перемалывала меня, как глину, вкладывала в мою бедную голову не мои мысли, заставляла хотеть то, чего я не хотел. Я не видел глаз, не знал лица, но помню, что у нее были руки цвета пережженного кирпича. Эти руки тянулись ко мне, липли к трясущемуся телу и искали горло, чтобы… но всякий раз приходили взрослые и отпугивали ее.

Тьма. Все дело в том, что у меня от ее вида темнело в глазах.

Врач моим рассказам не поверил. Сказал, что у меня чересчур богатое воображение и в придачу панические атаки. Подозревал и еще что-то более страшное, но более страшное не подтвердилось. Взрослые тогда шибко радовались, бабушка особенно. А мне-то было невдомек, чего все радуются, если меня никто не хочет спасать.

Я говорил, что у меня странный дефект? Его обнауржили потом, в школе. Я путал метсами буквы – чаще на письме, но и в речи тоеж проскальзывало. Особенно если было старшно. А на первом диктанте мне было ой как старшно!

Помню его до сих пор:

Онесь. Данва исечлиз стиржи. Оин весагд атраплявются в путь певрыми. Паследними утилают гарчи, жараванки, скавцыр, утки, кичай.

Любопытно, разобрала ли учительница хоть слово? У нее лицо было доброе. И очень худое.

Отвела к логопеду, вызвала родителей – у меня тогда от страха иголочки бегали по шее, будто сзади щекотал кто, и сама шея вся сжалась. Думал, что-то плохое натворил.

У логопеда узнали, что я в шесть лет ходил к тому самому «особенному» врачу, и направили к нему же. Что-то он мне поставил, я уж не помню. Мудреное что-то. Легастению, кажется. Со временем я научился это контролировать. Поначалу каждое слово перепроверял, вносил исправления, где нужно. Затем довел письмо до автоматизма. Если сильно нервничаю, то до сих пор буквы пляшут с места на место – не так сильно, как в детстве, и друзья по переписке обычно объясняют это банальными опечатками.

В школе, конечно, сразу не заладилось. Первоклассники знают слово «псих», а поиздеваться над психом для детишек – святое дело.

Врач не связывал мой дефект с рассказами про удушье. А я и теперь не понимаю, была ли тьма его причиной или виноваты мимолетные случайности и такая себе наследственность.

Помню день, когда впервые получил увечье. Я учился во втором и как раз пропустил занятия – вроде как болел, хотя больше, конечно, притворялся, чем болел. По телику шел «Спас» – родители частенько его смотрели, но меня богом особо не донимали. Я только знал, что крещеный, и два раза был в церкви. Мне не понравилось – страшно и громко. Хотя большой бородатый дед смотрел беззлобно и даже не ругался, когда я бегал – сказал только не кричать.

Шел «Спас» в большой комнате, и была поздняя осень, холодно – с отоплением беда, оттого я носом и шмыгал. Я играл в своей комнате, рисовал кривенького чебурашку. Уши уж очень разные получались.

Когда пришла тьма, у меня вновь мурашки по шее пополлзи – я ее спиной почуствоввал. Сразу серцде заколотило – в ушах, знаете? Лицо разгорается, сглотнуть не можешь, и сердечко в голову прыгает и там звеинт.

Глыба мягкого тумана вжала меня в стенку. А руки кирпичного цвета ухватили за лицо и начали его мять. Разве я мог бороться с непреодолимой силой, о ктоорой больше никто не знал? Сила эта некогда была одним огромным миром, а жизнь барахталась лишь набором единичных клеток. Клетки слепились воедино, создали живое, и тьма должна была уйти в тень.

Это я теперь придумал – что тьма мстила жизни, ее отвергнувшей, выбирая самых слабых и беспомощных, в том числе меня.

Тогда я не думал. Просто кричал. Крик родился сам собою и рвал мне глотку. Только потом пришло осознание, и я продолжил кричать – уже не рефлекторно, а чтобы призвать на помощь.

Тут же сбежались все взрослые в доме. Нашли меня орущим у стенки. На обоях красовался так старательно сделанный мной чебурашка, но на эту шалость, конечно, никто не обращал внимания. Бабушка охала, папа пытался кое-как меня успокоить, мама плакала и звонила в больницу. Под правым глазом у меня красовались три глубокие царапины, и щеке было липко. И больно.

Под моими ногтями оказалась кровь и кожа. Врач насоветовал кучу лекарств. А беленькие полоски под глазом у меня до сих пор остались.

Мне сказали, что я сам себя оцарапал.

В пятом классе сменилась учительница по русскому и литературе. Пришли мы после зимних каникул в школу, а нам и говорят – Светлана Михайловна, мол, ушла, вот вам Тамара Ивановна. Я расстроился – доброе, очень доброе лицо было у Светланы Михайловны. Хорошая она была – правда, теперь я понимаю, что ученики на ней разве что верхом не ездили, да и в классе вечно стоял шум и хохот.

Мы перескакивали почему-то из третьего сразу в пятый, и если в третьем почти все предметы вела затюканная собственной добротой Светлана Михайловна, то в пятом учителя стали разные. Меня математичка очень хвалила. Впрочем, русский и литературу у нас все равно еще две четверти вела Светлана Михайловна – от нехватки кадров, так родители перешептывались.

А Тамара Ивановна… нет, ее лицо никак нельзя было назвать ни добрым, ни даже приятным. Колючий взгляд, холодный голос, губы-ниточки.

Первый диктант назывался «Зимний сон». Жуткая тишина царила в классе – дети ждали оценок. И дети знали, что кому-то сегодня точно попадет. Пожалуй, только Катька не волновалась – отличница все же, чего ей. Помню, как-то в шестом она зачем-то частицу «не» написала слитно со всеми глаголами – и в тетрадке у нее после штабеля красных разделительных черточек все равно гордо красовалась пятерка, только подписи «Молодец!» не было. Вот так – не молодец ты, Катька, а пятерка все равно твоя.

Но это будет через год.

Я сидел у окна на предпоследней парте – мне нужно было садиться поближе к заднему ряду, чтобы за спиной оставалось как можно меньше одноклассников. Сами понимаете, на перемене меньше наклеек с формы отдирать. Жизнь изгоя накладывает ряд правил.

Шел снег. Тамара Ивановна скучно и строго зачитывала оценки, потом вдруг заулыбалась и выдала:

– Ну, и наш самый главный рекордсмен! Ваня! Рыбников! – Я похолодел. – Скажи мне, как в диктанте из семидесяти слов можно наделать девяносто восемь ошибок? Да у меня не то что глаза – у меня уши на лоб полезли от такого!

По классу прошла волна злого веселья. Кто-то прокричал шепотом (известное детское умение орать шепотом): «Окунь опять отжигает!». Тамара Ивановна эту волну ощутила и поддалась ей:

– Задний ряд, тише! Да, как изволил выразиться Дима, Рыбников у нас еще как отжигает! – Я вжался в парту. – Дети, вы знали, что есть слово «ураксили»? Его раньше не было, но Ваня сумел его выдумать! Какой неоценимый вклад в родной язык!

Дети засмеялись.

– Иван! – продолжала учительница. – В диктанте было «украсили». Ураксили – это как? Украшали и кричали «ура»? И кто тебе сказал, что букву «т» можно менять на «г»? Русский язык – пластичен, но не настолько же! Это… я не знаю, что тебе ставить! Это единица. Хотя тут, конечно, подходит только оценка минус десять.

Смеялись дети, улыбалась довольная Тамара Ивановна. Знаете, некоторые учителя из-за долгой службы заражаются от своих подопечных известным синдромом. Синдром называется – пни слабого.

После урока мне, конечно, досталось. У меня ведь не было друзей. С девчонками общаться считалось зазорным, а пацаны в классе интересовались двумя вещами – спортом типа футбола или играми. Но я был слаб, и после легендарного Диминого «Окунь в футбик не могет» меня не звали даже постоять на воротах (хотя куда уж место позорнее в том возрасте). А для игр нужен был комп, которого у нас отродясь не имелось – мы вообще-то бедно жили, всей семьей в бабушкиной полуторке. Бабушка слева в большой проходной зале, родители справа в той же зале, а я в крохотной задней комнате. Какой тут компьютер.

К «окуню» я привык. Слышал и «лошок». Но в день первого зимнего диктанта благодаря отличнице Катьке я узнал, что есть на свете слово «дегенерат». Все-таки умная девка, таких слов в классе больше никто не знал.

Вечером тихо-тихо снег шел. Кто-то плакал и пел – за окном.

Тьма пришла, когда я почти спал. Нависла надо мной бледным страхом и перекрыла дыхаине. Я быркался, но ослаб и потчи сонзание потерял. Потом мне сказали, что я чуть не умер. Сказали, мама вовремя нашла меня с подушкой на голове и спасла. Она вообще всегда заглядывала ко мне перед сном.

Ей утром надо было на работу. Всю ночь со мной дежурила бабушка – следила, чтобы я, чего доброго, не попытался опять себя задушить. Я говорил, что это и не я вовсе, но мне не верили.

Потом это повторялось часто. Тьма была как наваждение. Как родовое проклятье. Когда двери моей комнатки запирались и в помещении ничего, кроме ночи, не оставалось, тьма желала мне смерти глухим, утробным голосом.

После «приступов», как однажды назвала их бабушка, стали появляться царапины на руках и всем теле. Однажды тьма пришла в середине дня – я так кричал, что соседи вызвали участкового. Знатно он посмеялся над моими рассказами, а как увидел список назначенных мне лекарств – смутился и исчез.

Я на каникулах после шестого класса. По математике – пять. По русскому директриса второй раз заставила Тамару Ивановну нарисовать трояк, чтобы статистику не портить. Это вообще стало ритуалом – Тамара Ивановна в конце года артачится, директриса ее уламывает, и у меня чудесным образом возникает трояк по русскому. И по литературе тоже. Вообще по всем гуманитарным у меня трояки.

Все лето мы должны были отдыхать на даче – ее строил покойный дед, чем бабушка очень гордилась. А дача – не школа, здесь друзья у меня были. Конечно, в самом начале деревенские мальчишки встретили меня враждебно да все время шпыняли. На четвертый день я не выдержал и назвал их предводителя «дегенератом» (спасибо Кате, у меня вообще память хорошая). Это был здоровый детина выше меня на две головы – по забавному совпадению, тоже Ваня. Он ткнул меня в зубы и позвал на «стрелку», как мы это тогда называли.

Мне казалось, меня убьют. Только я все равно пошел. Ваня под общее улюлюканье сильно меня избил, но затем почему-то поднял с земли и радостно объявил о том, что я принят в «банду». Как позже выяснилось – за то, что «не зассал». С тех пор звал он меня не иначе, как тезка: «здарова, тезка, айда с нами на пруд», «эй, тезка, приходи вечером за баней наблюдать», «тезка, нам стрелу забили, давай с нами». Боже, как я жалел, что Ваньки не было в нашей школе – не дал бы он меня в обиду. И окунем не называл – уж это дорогого стоит.

Кстати, наблюдения за баней ничего, кроме духа авантюризма, не приносили. Это было тайное еженедельное бдение шести пацанов за участком тети Любы – ну, потому что тетя Люба была красивая и потому что только перед ее участком было небольшое возвышение, где удавалось незаметно спрятаться за прохудившимся забором и следить, не выйдет ли кто наружу. Пару раз выходил ее муж, представляя себя Адамом, – разочарование, да и только.