Настоящим шоком для меня стал выход пастушек, которые, если помните, идут поздравить Фигаро и Сюзанну. Стайка милых девчушек должна легко выбежать на лужайку перед графским замком, с венками и цветами, напевать и увенчать… Видите ли, старик Аристотель писал, что по настоящему человек может понять только то, что он сделал своими руками. Глубокая мысль, и оправдывается опытом. Сюзанну я делал сам, и меня ее вид не удивил. А кордебалет пастушек у себя в раздевалке обходился своими силами…
Оказывается, дура-костюмерша летом догадалась свезти все тряпки в стирку. До этого они пять лет жили так, и все было хорошо. А она, из-за какой-то чистоты… Все костюмы сели. Так сказать, в разы. И девочки, все с хорошими габаритами – уж поверьте – обходились своими силами. Они это сделали, оделись. На них были маленькие красные и черные корсажики, такие миленькие на пастушках, и коротенькие юбочки. В зависимости от расположения главного центра тяжести пастушек проперло в разных местах. Иная сверху выглядела почти как пастушка – ну, скажем, мать пятерых детей, но сзади уже не была ничем прикрыта, поскольку вся ткань ушла прикрывать бюст. Другая шла, и сзади все вполне прилично, платье почти закрывало трусы, но спереди недостатки ткани сказывались, корсажик терялся где-то у пояса, а выше воздвигались… Холмы прохладной пены… Нет, как-то иначе… В общем, в стихах это было прелестно.
Худощавый Фигаро крепился как мог и старался смотреть на Сюзон. Опытный Альмавива, столь сдержанный в вопросах собственного туалета, тут оказался слабоват и беседовал с пастушками гораздо дольше, чем следовало. Главный шипел из-за кулис, Альмавива блаженствовал, пастушки тихо матерились и терпели.
После спектакля главный устроил всем разнос, похвалил рабочих сцены за оперативное вмешательство и смелое решение проблемы, и дико ругал костюмершу. Набираясь понемногу театрального опыта, я понял, что костюмы не надо стирать. Никогда. Если будут деньги, стоит купить новые. Но это фантастика – деньги, да еще на костюмы… Этого не бывает. И поэтому их просто не надо стирать. Они от этого лучше сидят. Я называю это экономией.
2004
Первый выход…
Хорошим тоном считается, когда работник считает именно свою работу самой важной, самой необходимой для общего дела. Лично я скептически отношусь к этому пережитку коллективизма. До общего дела, то бишь спектакля, мне дела нет, и я охотно признал бы рабочего сцены совершенно неважной деталью великой театральной машины. Там есть грозные главрежи, шустрые помрежи, ответственные завпосты, истеричные примадонны и величественные басы. Пусть их будут главными, но… Тяжкий опыт работы убедил меня, что рабочий сцены вынужденно оказывается центральной фигурой.
По крайней мере так часто случалось в нашем театре. Это рабочий сцены совершает различные действия с реквизитом, он строит мир, жить в котором будут актеры. Актеры на виду, их видит зритель… Чувствуете? Вам ничего не напоминает? Некто строит мир и уходит за кулисы, а потом всякий люд в цветном платье голосит со сцены. Кто здесь самый важный? Без кого всего этого бы не было?
Вот из детства своего вспоминаю я поход в театр. Это было в семидесятые, в Большом. Шел «Фауст». Мефистофелем был артист немалого роста и вообще – крупный. В одном из актов сцену занимал огромный храм с величественными, через всю площадку, ступенями. Выше громоздились ворота, арки… Из-за кулис энергично выбежал Мефистофель, с разгону прянул ногой на нижнюю ступень, чтобы начать арию… Весь храм – две трети сцены, – содрогнулся и поехал. Вот вражья сила! Мефистофель, конечно, петь начал, продолжая удерживать ногу на ступени, но ему пришлось прыгнуть на другой ноге два-три раза, чтобы сохранить позу в условиях рывками удаляющегося храма.
