За неистребимой ежевикой (птица Феникс была, а не ежевика, – на будущий год разрослась пуще прежнего), штакетником и проездом на одну легковую машину стоял другой дом – окна в окна к нашему. Был он такой же желтый, но не в три, а в два этажа. Он назывался тот дом. А двор его – тот двор.
Тот двор казался уютней, чем наш, – меньше и зеленее. Кроме того, он не был асфальтирован, и поэтому в том дворе можно было пускать банку.
Все на свете знают, как пускают банку. Берется пустая консервная банка-жестянка из-под венгерского горошка. Годятся также банки из-под свиной тушенки, кабачковой икры и сливового компота. Остерегайтесь лишь банок из-под сгущенного молока – эти мелковаты. Вообще, чем больше банка, тем лучше. В донышке – прямо по центру – пробивается дырка гвоздем или другим подходящим предметом. Затем в земле делается лунка. В лунку наливается вода и кладется кусочек карбида; сверху лунка накрывается банкой. Карбид шипит внутри, а из дырки остро и приятно пахнет ацетиленом. Банка крепко вжимается в землю, чтобы газ не уходил даром. На конец длинной палки наматывается клок бумаги. Поджигается. Затем ты издалека… с опаской… тянешься огнем…
Пах!!!
Артиллерийский хлопок – и банка выстреливает до самой крыши!.. зависает… а потом падает вниз, крутясь, сверкая луженым исподом и дружелюбно посвистывая.
Между прочим, она даже может уйти в точку, то есть так высоко, что нельзя понять, банка болтается в синем небе или просто мусоринка в глазу. Но на это нужна особая удача, особое умение. Это искусство. Банку в точку с кондачка не пустишь.
Вот, например, дырка в банке. Вроде бы простая вещь. Чего там? Приставил гвоздь, потом как дал кирпичом – и вся недолга. А вот и нет. Например, если гвоздь толстый, а ударил слишком сильно – тогда и дырка велика. Газ выходит даром, хлопок хоть и есть – да не тот… короче говоря, как ни старайся, никогда не пустить такую банку в точку. Изволь, иди, ковыряйся в мусоре, ищи другую банку – ведь эта-то уже никуда не годится.
А если дырка мала, то банка и вовсе не летит, а только загорается над ней тонкий стебелек голубого химического пламени – и мирно горит, помаргивая. Задувай, снова бери палку, с опаской тянись, ожидая взрыва и выстрела… и опять вместо этого язычок слабенького огня появляется над отверстием… Ну что ты будешь делать!
Я уже хотел заняться увеличением дырки, но тут Пашка увидел, как я мучаюсь с этим неугомонным огоньком. «Дай!» – сказал Пашка. Я дал. Пашка осторожно дотянулся огнем до банки: пок! – фитилек. Снова: пок! – фитилек. Пок! – фитилек. Он отложил палку и стал зажигать просто спичкой: пок! – фитилек. Пок! – фитилек…
Мы смирились. В конце концов, это тоже было достаточно красиво – стройный цветочек голубого пламени. Пашка тушил и зажигал снова, мы любовались им и наслаждались запахом ацетилена и совершенно уже забыли о том, что банки иногда летают, и я дул, а Пашка опять зажигал, как вдруг пространство лопнуло, рассыпавшись розовыми звездочками – и банка, добротная банка из-под венгерского зеленого горошка, стрельнув, угодила ему прямо в лоб.
Я невольно зажмурился, а когда раскрыл глаза, Пашка тючком валялся на земле. Облекшая мою голову вата постепенно тончала. «Пашка!» – сказал я совершенно чужим голосом. Пашка не пошевелился. Я схватил проклятую банку и полетел за водой. Когда я вернулся, он, слава богу, уже сидел, мутно озираясь. Под глазами наливались кровоподтеки, а на лбу полукругом, будто козырек фуражки, багровел отпечаток дна. «В точку ушла?» – спросил он и почему-то икнул. «Ну да, – сказал я. – В точку».
