Рассказы из пиалы (сборник) - страница 4



Плюх!

Он лежал на полу и смотрел на нас. Этот взгляд не был ни безразличным, ни просительным.

Он все знал, этот Мурзик. Знал, что должен был умереть. Знал, что мы спасли его от смерти. Он был в долгу. Но теперь отплатил.

Он лежал на полу и смотрел вверх, на наши лица, моргая и тяжело дыша не то от волнения, не то просто от чрезмерного усилия. Он хотел знать: видим ли мы, что он поймал для нас мышь?

Мы это видели.

Больше он не болел, и поэтому нам не приходилось спасать его от гибели.

Какой была его настоящая смерть, я не знаю. Прожив бок о бок с нами двенадцать лет, Мурзик ушел, когда мы переехали на новую квартиру. Он исчез на третий день – разумеется, не попрощавшись. Мать пришла в старый двор. Стоило ей покликать, как он появился и подбежал, радостно мурлыча. Она посадила его в сумку и вернула к месту новой прописки. Он сбежал тем же вечером. А когда она явилась за ним снова, Мурзик выглянул из зарослей пыльного палисадника, приветливо посмотрел на нее, извинительно мурлыкнул, но в руки уже не дался.

Веревочка

Дед вставал рано. Сквозь сон я слышал, как он пыхтит и брякает гантелями в другой комнате, представлял его сухое, жилистое тело и снова засыпал. Потом я проснулся окончательно. В голове, замутненной сном и солнцем, запрыгали первые случайные слова.

– Ты не брал у меня веревочки? – спросил дед, положив гантели.

Я не брал. Так и ответил: не брал, дескать.

– А где же она? – подозрительно спросил он.

Я не знал. Вообще, я хотел есть, а не разбираться с какой-то дурацкой веревочкой. Я ее и в глаза-то не видывал.

Встала бабушка.

– Таня, ты не брала у меня веревочку? Из ящика…

Бабушка не брала.

Дед переставлял на кухне стулья и чертыхался. Он был сердит.

– Господи! – сказала бабушка с досадой и трепетом.

Веревочка не нашлась. Ее не было ни под стульями, ни под столом, ни на полу в коридоре – нигде.

– Что?! – сказал мне дед. – Ты врешь?!

Я, однако, не брал веревочки.

– Врешь?! – кричал дед. – Да у меня дети никогда не врали!

Он был отчасти прав: кроме меня, веревочку брать было некому.

Но я не брал.

Бабушка металась вокруг нас, заламывая руки.

– Прочь! – рявкнул он. – Прочь! В угол!

* * *

Дед куда-то ушел, напоследок хлопнув дверью, а я стоял в углу и рыдал.

– Господи, ну, может быть, ты все-таки взял эту треклятую веревочку?.. Сознайся, легче будет, – увещевала бабушка.

Я вспоминал сквозь слезы. Нет, не брал. Кажется, не брал… Дед всегда был справедлив. Неужели я взял?.. Да ведь нет, не брал!.. Ну а как же тогда дед? Разве он станет просто так?.. Неужели все-таки я?.. Брезжили какие-то смутные образы: вот подхожу на цыпочках, беру ножик и отрезаю кусок веревки. Нет, не так: я просто взял и сунул ее в карман. Смотал клубком и… А из кармана потом вынул и куда-то перепрятал… иначе почему ее нет в кармане? Перепрятал, но куда? Под диван? Да нет, почему бы это вдруг под диван?.. В жизни я ничего не прятал под диваном… Может, просто-напросто выбросил? Да зачем?..

Да, да… наверное, выбросил – ведь эта веревочка наверняка и слова доброго не стоила. Какая-нибудь мусорная, дрянная веревочка, каких полно в кладовке… далась ему эта чертова веревочка!

Кладовка у деда ломилась от нужных вещей. Предметы здесь были собраны самые разнокалиберные: деревянные бруски, обрывки проволоки, куски ржавой жести, обрезки труб, обломки кирпичей, банки с загустелыми красками… Казалось, они вечно лежали там в пыли и покое, никогда не меняя ни роли, ни положения, – хлам и есть хлам. Но присмотришься – и видишь, что лоскут жести обхватил треснувшую ногу горемыки стула, деревяшка подперла забор, проволока поддержала упрямые виноградные плети, свисающие во дворе с неказистых, но прочных и опять же доморощенных шпалер. Кирпич утвердился под ларь, трубки легли, засыпанные землей, поперек арычных дамбочек, и теперь по ним течет, когда надо, вода. А кладовка опять полна калеками, не дожившими своего законного века.